Он уже понимал, что именно скажет всей Москве по окончании службы в соборе, согласно кивнул, а святители наперебой все уговаривали не отказывать государю, провести службу…
По Москве пронесся слух, что Филипп будет вести службу в последний раз перед отречением от сана в Успенском соборе на день Святого Михаила 8 декабря. Народу собралась тьма, никто не хотел верить, что единственный человек, не побоявшийся открыто укорить государя, покидает Москву!
И тут Иван Васильевич проиграл митрополиту. Если бы он послушал совета осторожного Афанасия Вяземского и попросту дал Филиппу отслужить и уйти, то народ довольно быстро бы успокоился. Но простить опальному митрополиту открытые укоры на людях государь не мог! Взыграло ретивое.
– Дать ему отслужить и уйти?! Да ты с ума сошел?! Его казнить прилюдно мало, а ты мне советуешь отступиться! Не-е-ет, Филипп у меня повоет! Я еще не решил, как казню. – Царь даже зажмурился от удовольствия при мысли о возможных мучениях Филиппа. А Вяземскому было не до митрополита. Вот посоветовал на свою голову! Как бы самому не составить компанию Филиппу. И он принялся вместе с Басмановым придумывать способы казни. Но им было далеко в придумках до самого Ивана Васильевича.
– Сожгу на костре, словно колдуна… Нет, велю зашить в медвежью шкуру и затравлю собаками… Спущу кожу полосами с живого…
И Вяземский снова едва удержался от опасного возражения: а как на это посмотрят москвичи? Мысленно махнул рукой и стал поддакивать.
На Михаила в Успенском соборе яблоку негде упасть. Стояли не дыша, боясь пропустить хоть слово из речи митрополита. Государя не было, но тот часто появлялся уже к середине службы. Стараясь не думать о его возможном приходе, Филипп оглядывал пришедших людей. Для себя он решил сначала провести службу, а потом высказать об опричнине все, что думает. И в этом была его ошибка. Иван Васильевич не мог допустить, чтобы из уст опального и оттого еще более уважаемого митрополита сорвалось хоть слово осуждения. В самый торжественный момент собор стали заполнять опричники. Их черные одеяния точно страшная грязь заливали пространство храма, выдавливая из него москвичей. А через толпу смутившихся людей, бесцеремонно расталкивая стоящих, к митрополиту пробирались Алексей Басманов с Малютой Скуратовым.
Филипп уже понял, что договорить ему не дадут. Мелькнула мысль: дали хотя бы закончить. И этого не позволили. Грубо прервав митрополита посреди недосказанного слова, Басманов принялся громко вычитывать постановление Собора о низложении Филиппа с митрополии за неподобающее поведение во время его игуменства. Никто не понимал, что происходит. Только сам митрополит невесело усмехнулся: перехитрил его государь!
Додумать едва успел, Басманов принялся срывать с него митрополичью одежду, сбил митру. Прихожане, ахнув, даже чуть отступили подальше. Такого никогда не видывали, чтоб измывались над святым отцом в храме?! Но заступиться не успели. Или не посмели…
– Ты доколе тут будешь православных мутить?! – раздались вопли опричников, видящих, что те же самые православные не приходят на помощь своему любимому митрополиту. В ход пошли опричные метлы.
Филипп только успел выкрикнуть:
– Прощайте, люди!
Благословить уже не дали, зажали рот и потащили в дровни, стоявшие на дворе у крыльца собора. Народ в оцепенении смотрел на то, как митрополита вытаскивают, точно преступника, волоком, бросают в дровни и увозят. А глаза у святителя были грустные-грустные… Не одни святители на Соборе оказались бессильны перед ужасами государевых псов, но и люди, только что с придыханием слушавшие произносимые им слова о Боге, добре и правде…
Когда Басманов наконец отпустил руку, поняв, что Филипп не станет просить о помощи тех же прихожан, митрополит поинтересовался:
– А сам государь что же, прийти побоялся?
Малюта зло покосился на него, для Скуратова все, кто неугоден Ивану Васильевичу, должны быть замучены или хотя бы казнены! Лучше, если все же сначала замучены… Палач уже предвкушал тот сладостный миг, когда услышит крик боли от всаженных под ногти митрополита иголок или унюхает запах его паленой кожи… Скуратову было все равно, Филипп это или кто другой, главное, что супротив царя, значит, достоин страшной смерти!
Но Иван Васильевич пытать митрополита в тот же день не позволил, все старался придумать ему казнь пострашнее и никак не мог на что-нибудь решиться. Филиппа пока поместили в узилище в Богоявленском монастыре, всего опутав кандалами. Низложенный митрополит жалел только об одном – что так и не успел сказать всего москвичам. Но не мог же он корить государя вместо службы…
Малюта, убедившись, что кандалы тяжелы, замки крепки, а стражи из своих же опричников надежны, отправился доложить государю о выполнении поручения. Хотя это уже наверняка сделал Афанасий Вяземский, тот уехал, едва показавшись в воротах монастыря. Вот так всегда – дело делать Малюте, а царскую благодарность другим. Но Григорий Лукьянович и не требовал благодарности, не за чины или деньги служил, за свою совесть… А требовала она от Скуратова беззаветной верности и преданности хозяину, безо всяких раздумий и сомнений. Сказано схватить и упрятать митрополита – сделал, а уж правильно или нет, то не ему решать. Повелит пытать Иван Васильевич, станет пытать Филиппа Малюта и не поморщится, потому как верный слуга своему государю.
Так размышлял Григорий Лукьянович, на всякий случай еще раз проверяя верность запоров. Все было крепким.
Неожиданность поджидала его за стенами монастыря. Едва выехали за ворота, как попали в гущу невесть откуда взявшегося здесь народа.
– Чего ждете?! – нахмурился Скуратов.
– Митрополита когда выпустят?
– Чего?! Кто его выпустит, ежели он в опале?! – Малюте стало даже чуть смешно. Экий на Москве глупый народ, неужто не поняли, что для митрополита наступил конец в тот миг, когда его вытащили из собора? Вот тогда беспокоиться надо было, теперь уж поздно!
Но толпа не желала принимать такой ответ, люди придвинулись ближе к опричникам, возмущенно что-то выкрикивая. Скуратов напрягся, еще не хватало, чтоб за Филиппа вступилась вся Москва. Но потом про себя решил: пусть постоят, небось устанут и сами разойдутся. А не уйдут, так поможем! Махнул рукой своим кромешникам, и вся орава с гиканьем умчалась прочь, оставив людей в неведении.
Нашелся, правда, сердобольный старец, что вышел сказать, мол, митрополита заковали в цепи и посадили под запоры, что дальше будет – одному Богу известно. Почему-то упоминание Господа чуть успокоило собравшихся. Все же Филипп не простой смертный, его Господь в обиду не даст! Но уйти страждущие не могли, до самой ночи стояли под стенами монастыря, плача и моля Господа о помощи своему любимому митрополиту.
Государь от известия о собравшихся перед монастырем людьми пришел в ярость:
– Гнать вон!
Басманов покачал головой:
– Государь, стоит ли? Сами разойдутся к вечеру.
Но люди не разошлись ни вечером, ни даже ночью, а утром толпа стала вдвое больше прежнего. Даже закованный в цепи Филипп не давал спокойно спать Ивану Васильевичу! Он помнил Воробьевы горы и яростную толпу, способную снести все на своем пути. Скрипел зубами:
