– Восемь дней епитимьи и стол постный, а еще стоять столбом в углу трапезной, – определял кару сам государь.
И никуда не денешься, если жить хочешь. Иван Васильевич проследит, чтобы стоял и глотал слюнки, пока другие есть будут.
До десяти утра распевали в церкви, не во всяком монастыре такое услышишь, кто из святителей нечаянно оказывался рядом, те заслушивались. Петь государь любил.
А еще любил читать с аналоя поучительные беседы, пока его братия в обед поглощала огромное количество еды. Каждый приходил со своим блюдом, кувшином и кружкой, ели и пили долго и со вкусом. Поварня у царя работала исправно, всего было слишком много, остатки забирали с собой для семей. Конечно, государь братию не торопил, но те сами не забывали, что Иван Васильевич с утра не евши. Поначалу спешили насытиться, чтобы оставить больше времени государю, тот заметил, избил посохом двоих-троих, остальные спешить перестали, только ревниво выглядывали, чтоб не опоздать и не вылезти вперед других. Огромная трапезная, вмещавшая сотни три опричников, чавкала, хрустела, хлюпала, стучала…
После застолья опричников кушал сам царь. Он от желудка не страдал, ел очень много и почти жадно. Если переедал, то в дело вступал лекарь, умевший очищать желудок. Царские объедки почиталось за честь отнести домой, хотя на костях оставалось мало мяса, а начинка из пирогов выгрызена вся…
Потом наступало время Малюты Скуратова. Нет, Григорий Лукьянович не приходил государю на доклад, напротив, Иван Васильевич сам шел во владения Скуратова – в пыточную. Чтоб далеко не ходить, лестница прямо из трапезной уводила вниз в подвалы.
Слобода построена с умом, снаружи высокая стена с валом и глубоким рвом, внутри приподнятые на низких сваях мостки связывают три дома для жилья, церкви и башни-повалуши с пристройкой для охраны. В центре – лобное место с лесенками в виде креста. Везде чисто и пусто, опричники не ходят без дела. Почти все слуги живут в слободке за крепостной стеной у речки Серой и в Слободу тоже без надобности туда-сюда не ходят.
Опричники позавтракали и убрались вон. Теперь очередь государя с самыми близкими. Иван Васильевич вздохнул: нутро не принимало еду, после вчерашнего застолья мутило, хотелось исторгнуть из себя все застоявшееся. Махнул рукой, чтобы подошел лекарь. Тот уже спешил со снадобьем – очистить царский желудок.
Малюта Скуратов выглядел не лучше, но у него своя причина – Григорию Лукьяновичу нельзя пить, больны почки. А Малюта пьет! Пьет, потому что готов ради царя даже ядом себя отравить. Его лицо одутловато, местами попросту обвисло, под глазами набрякшие мешки, вид уродлив. И все же государь к нему благоволит, хотя очень не любит недужных. Болезни близких вызывали у Ивана Васильевича вместо жалости едва ли ни ужас, пугая самой возможностью болезни. А вот Малюту государю жаль, понимает царь, что Лукьянович ему в угоду свое здоровье гробит, травится.
Скуратов всегда готов идти с государем в пыточную, даже если сам едва ноги волочит. Дождался, пока Ивану Васильевичу полегчает, подобрался бочком, присел на краешек лавки рядом, сидел, ожидая приказания. Царь, желудок которого был готов принять новую пищу, уже жевал, складывая объедки обратно на блюдо. Малюта понимал, что это будет продолжаться долго, в опустошенное нутро государя войдет много. Его самого мутило от одного вида еды, но терпел.
Через час мучения Григория Лукьяновича закончились, Иван Васильевич вздохнул и поднялся, вытирая засаленные руки о скатерть на столе. Вскочил и верный слуга.
– Ну пойдем, что ли, посмотрим, кто там у тебя в подвале…
В пыточной у Скуратова порядок: щипцы, клещи, крючья, железные штыри – все на своих местах. Уголек для огня аккуратными горками, перья у дьяка-писца хорошо заточены… И все же государь ругнулся, поскользнувшись на плохо смытой после вчерашних пыток крови. Малюта успел подхватить Ивана Васильевича под локоток, но невелик супротив царя, если б тот не удержался сам, то упали бы оба.
Это почему-то развеселило царя, его смех разнесся по коридорам:
– Экой ты!.. Сам едва держится, а за меня хватается!
Чуть отсмеявшись, все же поморщился:
– Вели убирать чище, не то скоро по колено в крови ходить будем!
Скуратов уже суетился, посох заходил по спинам палача и его подручного. Те и сами поняли оплошность, едва не упал государь по их недосмотру, решили, что наступил последний час. Но настроение у Ивана Васильевича почему-то было хорошим, даром что все утро животом маялся, махнул рукой Скуратову:
– Этих не тронь, злее будут!
Дьяку с палачом полегчало, закивали, бормоча уверения в своей преданности и готовности служить до смертных дней…
Государь, не обращая внимания, уселся, опираясь на посох, покряхтел, оглядываясь, и велел:
– Давай!
Скуратов вдвое шустрей, чем обычно, метнулся к двери, кому-то махнул рукой, зашипел, чтоб поторопились.
В пыточную ввели двух опричников, которых заподозрили в желании бежать. Государь отбирал в опричнину лично, считал это большим доверием, не оправдать которое равносильно измене, потому кара виноватых ожидала страшная. Измены среди доверенных Иван Васильевич не выносил совсем.
Бедолаг принялись подвешивать на крюки. Один из них, предвидя страшную боль, завыл, забился, моля о пощаде и обещая выдать всех! Второй смотрел на него с презрением, как, собственно, и Малюта. Григорий Лукьянович очень не любил тех, кто начинал каяться еще до пыток, как и тех, кто умирал не покаявшись. И в том, и в другом случае получалось, что работа проделана зря.
Но государь нынче вел себя странновато, он не проявлял должного интереса к виновным и на их мучения почти не смотрел. Сидел, задумчиво глядя на огонь, разведенный под крюками. Малюта в отношении государя всегда отличался большим пониманием его состояния, так верный пес не станет лаять, если видит, что хозяин спит, махнул рукой палачу, чтоб тот прекратил пытку. Вопли несдержанного опричника сразу смолкли, теперь лишь стонал, хотя всерьез за него еще и не брались.
Наступившая тишина заставила государя очнуться, он вздрогнул:
– А? Что?
Скуратов склонился поясно:
– Приказаний ждем, государь.
Иван Васильевич почти недоуменно оглядел пыточную, потом самого Малюту, задержал взгляд на его белой, похожей на тесто проплешине на макушке, и вдруг спросил:
– Григорий Лукьянович, ты власти хочешь?
– К-какой? – осторожно промямлил Скуратов, почти не выпрямляясь.
– Царствовать!
– Не-е! – усердно замотал головой Малюта. – Не-е!
– Врешь! Кто же не хочет царствовать? – Голос государя был насмешлив, глаза впились в лицо поднявшего наконец голову Скуратова.
– Многие не хотят, государь. Да и не могут! Не всем такой груз нести под силу. – Глаза верного пса смотрели прямо и честно. Он выдержал тяжелый взгляд царя, почти не моргая своими светлыми, едва видными в полутьме ресницами.
