Иван Бунин предпочел жить в Грассе в нищете и впроголодь, но ничего не публиковать за время оккупации. Немцы не рискнули тронуть лауреата Нобелевской премии.
Анри Матисс тоже поселился на юге Франции и ушел от дел. А вот его супруга Амели и дочь Маржерит вступили в Сопротивление. Маржерит была арестована, подвергнута пыткам и отправлена в лагерь Равенсбрюк, откуда не возвращались, но сумела бежать, когда их поезд разбомбила союзническая авиация.
Сотрудничал с режимом Виши Франсуа Миттеран, считающийся героем Сопротивления, был добровольцем Фредерик Помпиду – дядя будущего президента Франции... И многие, многие, многие... Более 100 000 французов были членами прогитлеровской партии.
Как можно осуждать тех 100 000 французов, что вступили в «Ваффен СС» и другие войска, чтобы отправиться на Восточный фронт, если большего жупела, чем угроза коммунизма, для Европы не было? Разве только вот евреи... Но с ними боролись! Даже на паровозе состава, увозившего добровольцев на Восточный фронт, транспарант «Mort aux Juifs» – «Смерть евреям!». Чем так насолили паровозной бригаде потомки царя Соломона, неизвестно.
Осуждать? Лучше попробуйте честно ответить: вы уверены, что устояли бы перед массированной пропагандой, которой пичкали десятилетиями? Сначала поток беженцев из России, а в Париж ехала в основном интеллигенция, страсти о «бесчинствах, творимых большевиками», жупел Советского Союза... Потом пакт Риббентропа—Молотова накануне войны, когда Советский Союз вопреки, казалось, здравому смыслу стал дружить с нацистской Германией. А потом немцы собственными персонами, которые в общем-то жить не мешали, даже навели некоторый порядок. Перед войной у буржуа был популярен лозунг: «Лучше Гитлер, чем Народный фронт!» И с экрана смотрел умопомрачительный Жан Марэ в образе достойного представителя арийской расы...
Конечно, нацисты расправлялись с евреями, но, во-первых, антисемитская истерия была и в предвоенной Франции, а во-вторых, это же с евреями... А французы, те, у кого в штанах все в порядке, могли жить почти спокойно...
И жили, не желая знать об ужасах концлагерей, куда более жестокой оккупации на востоке, о настоящем, а не словесном антисемитизме...
Помните?
«Сначала они пришли за евреями. И я не заступился, потому что я не еврей.
Потом они пришли за коммунистами. И я отошел в сторону, потому что я не коммунист.
Потом они пришли за католиками. И я промолчал, потому что я протестант.
А потом они пришли за мной. И защитить меня было уже некому...»
Человеку свойственен синдром страуса, был бы песок поглубже.
Вернувшись в Париж, Шанель узнала, что племянник оказался не просто в плену, он попал в концентрационный лагерь. Анри Гидель называет Нацвейлер. Думаю, Коко, как и остальные французы и не только французы, понятия не имела об условиях содержания в этом лагере, иначе она отправилась бы спасать любимого Андре Паласса не только к Гансу фон Динклаге или Теодору Момму, но и к самому Гитлеру.
Лагерь Нацвейлер отличался от многих других тем, что, помимо простого уничтожения заключенных, там проводились мучительные медицинские «научные» опыты для нужд гауптштурмфюрера СС Августа Хирта, директора Анатомического института Страсбургского университета.
В крематорий Нацвейлера заключенные попадали либо после непосильной работы в каменоломнях по соседству, либо в результате экспериментов Хирта и его коллег. На них отрабатывали вакцины, для чего подопытным прививались желтая лихорадка, тиф, холера, чума, проказа... За каждым зараженным внимательно наблюдали до момента агонии, результаты аккуратно записывали в журнал.
Кроме того, в газовых камерах лагеря испытывали действие горчичного газа (иприта) и фосгена. Фосген вызывает мучительную смерть от удушья и отека легких, иприт – гниющие раны и не менее мучительную, долгую агонию...
«Отработанные» экземпляры отправляли в печь. Пепел давал неплохой приработок, немцам предоставлялось право покупать сожженных родственников за 120 марок урна. Считалось, что в урне прах именно того, чье имя написано в прилагаемом документе (причиной смерти, конечно, назывался разрыв сердца), хотя набирали его из общей кучи. Родственники, думаю, вопросов не задавали просто из нежелания тоже оказаться горсткой пепла.
Пепел также шел на удобрение большущего огорода и цветника коменданта лагеря. До весны 1942 года им был Ганс Хюттиг. В марте 1954 года французским судом в Меце он приговорен к смерти, но в 1956 году... отпущен на свободу! Спокойно доживал в Вахенхайме, судя по всему, десятки тысяч зверски замученных ему по ночам не снились.
Знала ли об этом Шанель? Конечно, нет. Но она прекрасно понимала, что любой лагерь это лагерь, а Андре не отличался здоровьем. Требовалось срочно найти кого-то, кто смог бы его вытащить.
Вообще-то с Нацвейлером явный перегиб, потому что Андре вернулся никак не раньше 1941 года, а там так подолгу не жили. Скорее, он попал в лагерь для интернированных, куда отправляли всех, кто стойко оборонял линию Мажино. Как вы помните, немцы ее обошли и оказались у защитников в тылу. Кто не успел спрятаться, попал в лагерь. Именно в такие лагеря ездила с фальшивыми документами Эдит Пиаф. Конечно, там условия тяжелые, но не концлагерные. Хотя и там расстреливали, и оттуда бежали.
А скорее всего он вообще вернулся после освобождения Франции году в 1944-м, потому что еще в январе этого года Шанель ездила в Берлин, «зарабатывая» спасение племянника. Если, конечно, вся история со спасением не откровенная выдумка, от Мадемуазель всего можно ожидать.
Режиму Петэна удалось договориться с немцами о возвращении военнопленных из лагерей, правда, взамен них на работу в Германию поехали многие тысячи французов. Поехали, надо сказать, не всегда принудительно, в Германии работа была, а во Франции далеко не всегда.
Но осенью 1940 года никто не мог знать, что пленных когда-нибудь выпустят и что они вообще вернутся.
Поскольку немцы для нее не существовали, а спасать Андре Паласса нужно, пришлось искать кого-то к немецким кругам близкого. Вспомнила ли она барона фон Динклаге или тот случайно попался ей на глаза в городе, неизвестно. В «Ритце» этого произойти не могло, барон не был столь важной шишкой, чтобы его допускали в святая святых немецкого общества Парижа. К тому же он сам старался не мозолить лишний раз глаза военным.
Возможно, Шанель ухватилась за первого не немца со связями, который пришел на ум. Конечно, у нее были куда более влиятельные знакомые, но они все оказались вне Парижа – в Англии, в США, в Испании... А рядом только те, кому также требовалась помощь – Мися, затаившаяся в своей квартирке, как в норке, Серж Лифарь, ежедневно рискующий головой, Жан Кокто, который без ее финансовой поддержки не просуществовал бы и месяца...
Были и приятельницы вроде Жаклин и Эммелины Феллоуз, дочерей светской львицы Дейзи (Маргариты) Феллоуз, которых начало войны застало во Франции. Удивительно, но Шанель не воспользовалась таким знакомством, а ведь обе правнучки знаменитого производителя швейных машин Зингера продолжали светскую жизнь в Париже, правда, диаметрально противоположную.
