Коко не замечала, что Ириб не удержался на тонкой грани язвительности и оскорблений, критики и зловредного шовинизма, патриотизма и махрового национализма. Полю Морану Шанель позже говорила, что Ириб самый непростой человек из всех ее знакомых. Как же далек был этот человек от герцога Вестминстерского, как отличны его идеи от всего, что слышала Коко прежде, и как легко она попала под влияние Ириба!
Сам того не замечая, Поль Ириб легко скатился на позиции махрового шовинизма и национализма. Он легко играл словами и слоганами, сказывался заокеанский опыт рекламы. Одна фраза «В то время, когда все флаги пытаются быть одноцветными, а мнения – единодушными, хорошо любить три цвета» чего стоила.
«Франция – французам!»
Что это еще значило, кто посягал на национальную целостность Франции, тогда ведь не было толп мигрантов со всех сторон?
Они нашлись. Из Германии, где к власти пришли нацисты и начались самые разные чистки, во Францию перебралось немало политических мигрантов, прежде всего евреев. Чем не предмет для обвинений?
А Шанель обижена своими евреями – Вертхаймерами, которые хоть и французские, но ведь евреи же! И она начала войну против партнеров, войну, которая продлилась четырнадцать лет и закончилась подписанием нового договора, сделавшего ее богатой, в 1947 году.
Много лет, практически сразу после начала работы с Вертхаймерами, Шанель чувствовала себя обиженной партнерами, и никто, никакие адвокаты не могли доказать, что все происходит согласно договору. С этим как раз Шанель была согласна, но сам договор считала грабительским. А потому, когда Ириб подсказал ей, что во всем виноваты евреи Вертхаймеры, легко согласилась.
Удивительно, антисемитские высказывания потоком лились из уст женщины, у которой среди друзей было множество евреев. Почему она не задумывалась, что этим оскорбляет и их тоже? Правда, единственные евреи, которые могли бы пожаловаться на какое-то противодействие Мадемуазель – Вертхаймеры. Причем и они едва ли относили «военные действия» Шанель к антисемитизму, скорее это был прагматизм.
Сама Коко то заявляла, что своего доктора-еврея любит больше, чем всех родных вместе взятых, то следом за Ирибом повторяла, что они-то во всем и виноваты!
«Я предпочитаю моих друзей-евреев многим христианам из братства святого Кретина. Есть великие евреи, в основном настоящие иудеи, и есть жиды. А сейчас осталась одна шваль».
Мадемуазель, как всегда, резка, но ее не исправить.
Откуда во Франции такой антисемитизм? Не стоит забывать, что для идей не нужны визы, им не страшна таможня, они легко проникают через границы... А в соседней Германии уже вовсю свирепствовала коричневая чума...
Франция сошла с ума. Франция определенно сошла с ума, причем в полном составе!
6 февраля 1934 года на площадь Согласия выплеснулась сорокатысячная демонстрация, протестовали парижане всех сословий, но Шанель так и не поняла, кто же выступал против кого. Казалось, что все против всех. Протестующие попытались пробиться к президентскому дворцу, но этого не позволили сделать отряды конной полиции. Один из немногих жандармов, которые не испугались многотысячной толпы, полковник Симон отдал приказ к атаке, изгнание президента из Елисейского дворца и провозглашение временного правительства не состоялись.
На площади и близлежащих улицах остались трупы, тяжелораненых забрали в больницы, легко раненные разбрелись зализывать раны сами. Это было еще только самое начало. Францию еще будут сотрясать волны демонстраций и забастовок, во время одной из них будут бастовать даже работницы ее ателье, чего сама Шанель не могла бы увидеть и в страшном сне.
На следующее утро парижские газеты захлебнулись в страшных оценках и обвинениях. Официальное число погибших – двадцать человек, но каждое издание называло свое, причем с каждым часом все большее число. Все снова обвиняли всех. Если бы обыватель по статьям попытался понять, что же происходило и чего добивались демонстранты, то совершенно потерял бы голову.
Социалисты обвиняли правых в попытке свергнуть демократию, правые, наоборот, заявляли, что ветераны пытались противостоять диктатуре левых. Коммунисты заявили, что рабочие выступали против нацизма, а монархисты объявили врагами всех сразу: коммунистов, социалистов, радикалов, республиканцев, евреев и масонов!
Шанель, которая всего за день до этого показала свою коллекцию и совсем недавно выступала со статьей в защиту индустрии моды, доказывая, что новыми коллекциями дает работу множеству мужчин и женщин на швейных, ткацких, трикотажных фабриках, не говоря уже о множестве швей, продавцов, представителей торговых и транспортных фирм, глядя на весь этот ужас и слушая взаимные обвинения политиков самых разных уровней, решила, что с нее хватит. До следующей коллекции вполне можно пересидеть в «Ла Паузе».
Удивительно, но страстный обличитель Поль Ириб был с ней согласен, ему тоже куда больше нравились удобства виллы, чем неурядицы Парижа. И его мало волновало, что в руках у демонстрантов были те самые лозунги вроде «Франция – французам!», которые он недавно выдвинул. Он же не ради демонстрации все это печатал, а ради красного словца, и саму Шанель в облике Марианны-Франции рисовал тоже ради продажи «Темуена».
Нет-нет, отвечать за практическое использование своих лозунгов и призывов он не собирался! Пусть уж себе все эти социалисты, коммунисты, радикалы, евреи и прочие разбираются между собой сами.
Антисемитские лозунги Поля Ириба, а с ним и Шанель тоже повисли в воздухе, оказалось, что к самим евреям, как таковым, она ничего не имеет. Разве что к тем, кто обидел лично ее... Но таковых немало и среди французов тоже, не объявлять же войну собственным родственникам из Оверни, которые обрекли на сиротство в обазинском приюте.
А вот здесь Поль Ириб, видно, почувствовал нечто, чем мог зацепить Коко на веки вечные...
Сама Шанель сознавалась, что они любили друг друга страстно, ей это не нравилось, но поделать с собой ничего не могла. Но Коко сознавала и другое:
«Ириб любил меня, но за то, в чем не признавался ни себе, ни мне – он любил с тайной надеждой уничтожить меня. Он мечтал раздавить, унизить меня, он желал мне смерти. Он был бы на седьмом небе от счастья, если бы я целиком принадлежала ему, разорилась, превратилась в немощного паралитика в инвалидной коляске».
Представляете любовь, в которой главное желание – разрушить! Если она осознала все это еще тогда, то какой же властью обладал этот человек над душой Шанель, что Коко даже не сопротивлялась. Ириб подчинил в ней все, Коко отдала ему представительство в фирме, на которую рассчитывала в будущем – «Духи Шанель», по его воле осталась без квартиры и прислуги, хорошо, что не без виллы. Почти исчезли друзья, весь ритм жизни подчинен только одному – здоровью Ириба, потому что у него диабет, нужен распорядок и определенное питание.
Они спрятались от сошедшего с ума Парижа на ее вилле, но и там Ириб не давал покоя. Поль пытался вытащить из Коко все, что только можно, о ее прошлом. Зачем? Словно для того, чтобы держать на привязи даже память. Он заставлял рассказывать и рассказывать о тетушках, у которых она воспитывалась. Шанель позже утверждала, что они даже поехали в овернскую глушь, чтобы разыскать этот дом. И ведь она что-то ему показала, потому что поверила...
