– Не давала бы повода, он не оскорблял бы…
– Какая ты все же, Катя! – зашипела на нее Александра.
Дантесу очень нравилось ожидание собравшейся публики, нравилось дразнить, выводя из себя Пушкина, он упивался всеобщим вниманием и с удовольствием наблюдал, как закипает горячая кровь супруга предмета его страсти.
И вдруг…
– О… теперь я знаю, что тело госпожи Пушкиной лучше тела моей жены…
Все слышавшие обомлели. А Дантес, поцеловав руку Екатерины, со смехом добавил:
– Мне об этом сказал их педикюрщик…
Произнесено по-французски, получился каламбур, игра слов – «тело» и «мозоль» по-французски звучат почти одинаково.
Побледнела Екатерина, а у Натальи даже дыхание остановилось.
Никто не сомневался, что уже завтра весь Петербург с удовольствием станет повторять эту гадость в гостиных.
Наталья Николаевна не помнила, как вернулась домой, где Пушкин молча прошел в кабинет и плотно закрыл дверь.
На предложение горничной раздеться она только устало покачала головой. Нет, ничто не имело смысла, ничто. Александра тихонько скользнула к себе в комнату.
Такого унижения Наталья Николаевна не заслужила бы, даже каким-либо образом ответив на приставания Дантеса. Но ведь она не ответила! Нравился Дантес? Да, до тех пор, пока не стал слишком наглым, его ухаживание и откровенное восхищение были приятны, пока его комплименты не переходили рамок приличий, слушала с удовольствием, а кто из женщин отказался бы от комплиментов, высказанных признанным красавцем?
Наталья Николаевна вспоминала все происходившее с того времени, как Дантес начал настойчиво ухаживать за ней. Со стороны кавалергарда это была настоящая охота. Пользуясь тем, что влюбленная в него Екатерина старалась, чтобы сестры оказывались там, где можно встретить Дантеса, Жорж принялся просто преследовать Наталью Николаевну. Довольно быстро его ухаживания стали слишком назойливыми, даже будь она свободна, откровенный напор оттолкнул бы. Наташа не привыкла к столь бесцеремонному способу завоевания. Пушкин в свое время был весьма настойчив, но куда более деликатен. Он завоевал свою Мадонну, только совсем иначе…
Ей вдруг стало не по себе: но ведь муж видел эти притязания и, словно посторонний, наблюдал, как Дантес не дает прохода его супруге. Почему же тогда Пушкин не защитил, не остановил, не запретил, наконец?! Она просила летом уехать в деревню, даже дорогую ему Азю взять с собой – отказался. Чего Пушкин ждал, наблюдая неравную борьбу жены с искушенным французом? Хотел убедиться, что ее не сломать? Проверял верность?
Наталье Николаевне вдруг стало очень горько и обидно, как было когда-то в детстве, когда мать в раздражении разбила ее самую дорогую красивую куклу, подаренную дедом. Но дед оставался в Полотняном Заводе, и заступиться за девочку оказалось некому. Она сидела в уголке и плакала, прижимая к себе осколки фарфоровой кукольной головки. Одна, на всем свете одна…
Так и сейчас, она снова была одна. Муж спокойно наблюдал, как она катится в пропасть, у нее хватило сил не скатиться, но оказалось, что этого мало, теперь из-за хамства подлеца в нее будут тыкать пальцем и злословить по ее поводу все, кому не лень. И снова заступиться некому, Пушкин ушел в свой кабинет и заперся.
Екатерина ей почти враг, потому что позволяет супругу унижать не только ее, но и себя. С Азей после того случая с крестиком отношения хорошие, но уже не столь доверительные. Никто и никогда не поверит в ее невиновность, просто потому что она красива и подлец сказал, что знает о ней нечто…
Пушкин в это время тоже размышлял. Дантес не просто переступил границы приличия, он откровенно унизил всех, и дело не в разговорах в гостиных, француз открыто втоптал в грязь ту, что отказала ему. Александр вдруг увидел положение своей жены и понял, насколько оно ужасно. Наташе он верил, она и правда рассказывала ему все откровенно. Да, была увлечена кавалергардом, да, нравились его чуть нагловатые настойчивые ухаживания, но ведь никогда, ни разу она не дала повода усомниться в том, что отвергает эти ухаживания.
Весь свет с интересом следил за долгой дуэлью наглого красавца француза и первой красавицы: кто кого, сумеет заполучить Дантес Наталью Николаевну или нет? И кто теперь поверит, что не сумел?
И вдруг Пушкину стало не по себе: но ведь следил и он тоже? Да, был занят денежными делами, да, любые попытки объяснить, кто таков Дантес, Наташа восприняла бы как проявление ревности, да, он был бы смешон, попытайся оградить ее от любых встреч с французом еще тогда, полгода назад, согласись на переезд в деревню или хотя бы в Москву. Петербург стал бы болтать, что он просто испугался за честь своей жены, побоялся быть рогоносцем.
А теперь не будет, теперь сплетен разве будет меньше? Завтра же по всем салонам разнесут гадкую шутку Дантеса, порочащую честь Натали Пушкиной. Как после этого появляться в свете ей? Почему за своими делами он совершенно забыл о достоинстве жены? Почему, сначала приучив ее рассказывать все без утайки, советоваться по каждому поводу, в самый решающий момент он вдруг остался в стороне, словно стоял, сложив руки на груди, и наблюдал, как его жена пытается спастись сама? Почему оставил ее безо всякой помощи?
Да, поверил, когда рассказала о подстроенном свидании, поверил, что невиновна, что и не мыслила зайти дальше, чем просто выслушивание комплиментов… Потом даже вызвал подлеца на дуэль. Но ведь дал себя уговорить, позволил продолжить унижать свою Мадонну. Какой же он защитник, если оставил ее одну без помощи в самый трудный момент?
А сейчас? Заперся у себя в кабинете, все так же бросив жену в одиночестве. Где Наташа? Неужели уже спит?
Она оказалась в кресле все в том же бальном платье. Просто сидела в темноте и молча плакала… Горько-горько… От унижения, от непонимания, как исправить ситуацию, что вообще делать дальше, как жить.
– Наташа… Ты ни в чем не виновата…
Эти слова он позже повторит многократно, но будет поздно. Доказывать свою невиновность Наталье Николаевне предстоит всю жизнь. И не просто жизнь, и через много десятилетий после ее смерти потомки будут мусолить каждую оброненную фразу, каждую услышанную ею, всяк на свой лад расценивать ее роль в несчастье Пушкина, но мало кому и очень не скоро придет в голову подумать о том, каково было ей самой.
– Я убью его…
– Нет!
И снова всколыхнулась горячая кровь:
– Жалеешь?!
– Саша, у нас дети…
Он почти схватился за голову. И в эту минуту она оказалась в тысячу раз чище и лучше его самого. Он думал о чести, об оскорблениях, о наказании обидчика, а она – о детях, о тех четверых малышах, которых еще надо вырастить и воспитать.
Но эта-то мысль и была самой страшной. За всеми перипетиями, связанными с Дантесом, он словно забыл о том, что ждет его с денежными делами. Вот от чего хотелось застрелиться самому. И никакой Дантес не нужен.
