Наталья Николаевна вспомнила свой собственный разговор со Смирдиным еще зимой. Пушкин все жаловался, что не умеет получать нужные деньги от издателя. Жаловался, жаловался, она возьми да скажи, мол, а ты резче, требуй, а не проси! Пушкин привычно взвился, стал кричать, что пусть сама и попробует. Наталья Николаевна неожиданно для себя согласилась.
– Вот и попробуй! Нынче Смирдин за рукописью придет, я по твоему совету от него потребовал, чтобы платил только золотом, а ты с него и стребуй сотню вместо пятидесяти.
Она подняла на мужа свои невообразимые чуть косящие глаза и протянула руку:
– Давай рукопись.
Дальше разыгралось то, после чего Наталья Николаевна чувствовала себя больной несколько дней. Она, никогда не умевшая ничего требовать, в письмах к брату пол-листа исписывавшая извинениями, прежде чем попросить хотя бы двести рублей, при том что брат был ей обязан отправлять ее часть доходов с имения, провела разговор с издателем так, что тот рот раскрыл.
Пушкин встретил Смирдина в кабинете и как-то странно усмехнулся:
– Рукопись взяла у меня жена, идите к ней, она сама вас хочет видеть.
Услышав стук в дверь своего будуара, Наталья Николаевна глубоко вздохнула, словно перед прыжком в холодную воду, и отозвалась:
– Войдите.
Пушкин открыл дверь, пропустил Смирдина и поспешил уйти, оставив Наталью Николаевну разбираться с издателем одну.
– Я вас для того призвала к себе, чтобы вам объявить, что рукописи вы от меня не получите, пока не принесете мне сто золотых рублей вместо пятидесяти. Мой муж дешево продал вам свои стихи. В шесть часов принесите деньги, тогда получите рукопись. Прощайте…
Она постаралась не останавливаться и не смотреть в глаза Смирдину, потому что иначе не выдержала и принялась бы извиняться.
Сам Пушкин дожидался Смирдина в кабинете, бесцельно водя карандашом по листу бумаги:
– Что, с женщиной труднее сладить, чем с самим автором? Нечего делать, надо вам ублажить мою жену. Ей понадобилось новое бальное платье, где хочешь, подай денег… Я с вами потом сочтусь…
Смирдин деньги принес, как не принести такой женщине.
Но с тех пор пошло: у Пушкина жена без конца себе на наряды требует, потому и сам Пушкин продает свои произведения дороже всех. Конечно, имея такую жену-красавицу, будешь денег искать…
Это было нечестно, потому что вовсе не на бальное платье требовала Наталья Николаевна, а на оплату немедленного долга за дрова, и еще булочнику, молочнику, зеленщику, и еще много кому…
К племяннице пришла Екатерина Ивановна Загряжская, показала, чтоб сидела, не вставая:
– Сама подойду, не опускай ноги.
Наталья Николаевна держала ноги на скамеечке повыше, чтобы не так отекали. Тетка поцеловала ее в голову, села в соседнее кресло, вздохнула:
– Видела наших стрекоз, кататься поехали… Ох, Наташа, не нравится мне увлечение Екатерины кавалергардами, не натворила бы беды…
– Какой беды? Она девушка разумная. Как запретить, что она еще видит? Во дворце ей на наши доходы жить нельзя, засмеют, а с нами только и порезвится здесь.
– Не клевещи, весь сезон вывозили то и дело, все ноги на балах исплясала. Знаешь ли, что у них с Дантесом амуры?
– Не может быть! – рассмеялась Наталья. – А что, Дантес красавец и состоятелен, пусть крутит, если женятся, так я и рада буду. Дай бог…
Загряжская как-то странно покосилась на племянницу, снова вздохнула:
– Да то-то и оно, что ненадежен француз, ох, ненадежен. Поиграет и бросит. Ладно, если разбитым сердцем дело кончится, а как согрешат?
Наталья Николаевна даже вспыхнула:
– Да что вы, тетенька, такое говорите?! Екатерина в Дантеса, может, и влюблена, но глупостей не допустит!
– Ладно, ладно тебе! Тихоня, по себе всех судишь.
Чтобы прекратить этот разговор, Екатерина Ивановна кивнула на письмо, лежавшее на столике:
– От Пушкина?
– Да, оба, скоро приедет…
– Что пишет?
– Он пакет для Плетнева прислал, просит, чтоб мы цензору Крылову передали, а коли не пропустит, так прямо в комитет. Очень хочет, чтоб это во второй номер вошло. А еще про статьи кое-какие, чтобы посмотрела, что ставить в номер, а что нет.
– И охота была тебе еще этими делами заниматься! Мало домашних, взвали на себя еще и издательские. Дети, дом, сестры, а теперь еще и журнал мужнин! Вернется Александр, я ему ужо скажу…
– Не надо, тетенька! Нет, я сама ему помогать берусь, нельзя же все на Александра свалить. Нас столько на его доходы живет, ему и писать некогда….
Загряжская с сочувствием посмотрела на Наталью Николаевну:
– А доходы-то есть?
Та опустила голову, но потом быстро вскинула снова:
– Есть, как не быть!
– Да уж, врунья из тебя никогда не получалась, и ныне не старайся, душа моя. Откуда доходам быть, коли, смотрю, шали-то нет ни одной? Неужто на квартире забыли? Или в закладе?
– Кто вам сказал, сестры?
– Нет, на сестер зря грешишь, сама вижу. Как ты бьешься, словно птичка в сетях, а выбраться не можешь, тоже вижу. И помочь нечем, у самой ныне не густо… Как журнал-то продается?
– Не знаю, пока непонятно. Но Пушкин только на него и надеется, больше не на что.
– Дай-то бог… А что еще пишет, скоро он обратно, а то ведь и родишь без него.
Наталья улыбнулась, взяла листок и прочитала:
– А вот еще что: «…слушая толки здешних литераторов, дивлюсь, как они могут быть так порядочны в печати и так глупы в разговоре. Признавайся: так ли со мной? Право, боюсь…» Всех ругает, но бодр, надеется, что со вторым номером наши дела поправятся.
– Много ли рассчитывает получить, небось долги спать не дают?
Наталья Николаевна произнесла осторожно, словно боясь сглазить:
– По шестидесяти тысяч в год… Хорошо бы, имения заложены, чем жить – и не знаем. Пушкину бы писать, а он с книготорговцами ругается… Хоть бы уж сестрам повезло с замужеством!
Тетка заглянула в лицо:
– А тебе не повезло?
– Мне повезло! Да только, будь у меня приданое хорошее, разве не легче мужу было бы? С какой-либо из сторон деньги должны быть непременно, без того жить трудно. – Она вздохнула: – А потому, коли сможет Екатерина Дантеса соблазнить, так и бог ей в помощь.
– Что говоришь-то?! Соблазнить… Не женится Дантес на Кате, нет, не женится, хоть соблазняй, хоть нет…
Знать бы им обеим, чем все закончится, держали бы Екатерину взаперти, а Дантеса и на порог дачи не пускали! Дантес, как и многие помимо него, усиленно волочился за самой Натальей Николаевной, но ей было не до ухажеров, беременность не позволяла ни выезжать, ни танцевать, а на тихих вечерах у друзей она больше сидела в уголке и слушала. Потому, когда стало заметно, что в красавца-француза влюбилась Катя, сестра была даже рада, может, Дантес обратит внимание на Екатерину и Пушкин перестанет ревновать?
