У мадам даже щеки пылали от возмущения, она почти брызгала слюной, задыхалась и нервно теребила в руках платочек. Если дочь родит ребенка, а потом еще и еще, то ей будет вовсе не до короля и роли фаворитки при нем. И правда, к чему тогда столько стараний? Замуж за Ле Нормана можно было выйти и не учась у Желиота или Кребийона, как бы ни был приятен Шарль Гийом, в Версале ему не бывать, а значит, и супруге тоже. Всю жизнь оставаться там, где родилась?
Сама мадам Пуассон общалась с принцами и герцогами, но совершенно определенным образом и вовсе не желала такой же судьбы дочери. Ей очень хотелось, чтобы Жанна и впрямь блистала не только в салонах Парижа, но и при дворе. Умение Ренет общаться с людьми, очаровывать, прекрасное образование и очень неплохие внешние данные (мадам Пуассон твердо знала, что дочь куда красивей всех сестер Нейль вместе взятых!) должны позволить Жанне быть если не первой (пусть таковой будет королева), то уж второй дамой в королевстве.
Не использовать такую возможность только из-за того, что нужно родить ребенка для Шарля Гийома?! Мадам Пуассон хорошо относилась к зятю и поддерживала Жанну в ее благодарности мужу за предоставленную возможность быть принятой во многих блестящих салонах Парижа, но не до такой же степени! Существуют разумные границы благодарности, если предстоит выбирать между верностью мужу и возможностью стать фавориткой короля (мать почему-то не сомневалась, что Ренет обязательно таковой станет, как только попадется на глаза Людовику), то, несомненно, нужно выбирать короля. И о чем здесь вообще размышлять?
Но дочь была непреклонна: нет, она родит Шарлю здорового ребенка, а потом будет видно.
Снова и снова мадам Пуассон доказывала, что рождение ребенка – это много месяцев, выброшенных из жизни:
– Поверь, я это знаю. Полгода тебя просто не будет видно, ты станешь скромно сидеть в своем замке, всеми забытая и заброшенная. А что будет через полгода? Да эта Шатору при ее аппетитах захватит не только его величество, но и все во Франции!
– Что ты предлагаешь, ребенок уже есть, он во мне и никуда деть его я не могу.
– Ну хотя бы не думать об этом ты можешь?
– Как? Как, мама?!
– Ренет, дорогая, – мать взяла ее руки в свои, – мы столько лет звали тебя именно так, ты столько лет верила в свою счастливую судьбу, и теперь все потерять только из-за Шарля?
Рано утром карета увозила мадам Пуассон обратно в Париж. Убедить дочь ей не удалось, а сидеть в замке, видя, как рушатся ее многолетние надежды, мать не могла. Внутренне она понимала, что Жанна права, что близость короля к Этиолю еще ни о чем не говорит, даже попав на глаза его величеству, Жанна может ничего не добиться, но как же не хотелось отказываться от мечты!…
Крупные слезы катились по щекам дамы, она даже забывала промокать их. Судьба оказалась так жестока к ее дочери! Ну почему беременность именно сейчас, ведь они не первый год женаты? Мадам Пуассон казалось, что если Жанна не попадется на глаза королю именно в ближайшие недели, то больше шансов у нее уже не будет. Да, если серьезно рассудить, то так и было.
Карета уже загрохотала колесами по камням Парижа, когда мадам вдруг приказала кучеру ехать… в имение Парисов Брюна. Нет, она не собиралась сдаваться! Когда в окна экипажа стали видны крыши замка Брюна, мадам Пуассон принялась энергично похлопывать себя по щекам, запрокинув голову назад. Никто не должен подозревать о ее слезах, она приехала к Парисам по делу и не покажет минутной слабости. Если самой не удалось убедить неожиданно охваченную материнским инстинктом дочь, пусть на строптивицу повлияют другие.
Финансист был немало удивлен этим визитом, но когда мадам сказала, что она по делу, жестом пригласил в кабинет.
Не будь Пуассон столь занята своими мыслями, она была бы потрясена всем, что увидела. Недаром мадам де Тансен даже в Версале говорила, что денег у Парисов по горло, замок был отделан роскошно. Но мадам не до замка, во всяком случае пока, ее куда больше заботила строптивость собственной дочери и возникшие в связи с этим проблемы, такие, как возможность потерять все будущие дивиденды от стольких лет усилий, вложенных в Жанну Антуанетту. Пуассон прекрасно понимала, что не один де Турнеэм и даже не столько он, сколько всемогущие Парисы создавали для ее дочери возможности появления в салонах Парижа и будущего покорения Версаля – без содействия финансистов в Версаль не попасть. Потому и приехала сюда.
Кабинет был великолепен, огромные размеры подавляли, словно подчеркивая могущество хозяев. Изготовленная лучшими мастерами Франции мебель, множество дорогих предметов интерьера, позолота повсюду, даже на корешках многочисленных книг, стоявших за стеклом в шкафах… золото словно налетом осело на всем, показывая богатство семьи. Да, Парисы – самые могущественные финансисты Франции…
– Мадам… – Хозяин также жестом пригласил Пуассон в кресло подле камина. Было тепло, и огонь не горел, но сам камин вполне достоин, чтобы подле него вести разговоры, любуясь великолепной отделкой.
Слуга тут же поставил на столик подле них поднос с красивым графином, бокалами и двумя вазами с фруктами и сладостями. Но мадам было явно не до угощения. Она следила за перемещениями слуги, явно не намереваясь говорить при нем. Прекрасно вышколенный, тот поставил поднос на стол и исчез, словно его и не было. Парис смотрел на свою бывшую любовницу молча, он не вспоминал их бурные утехи, это было давно и прелести мадам Пуассон, тогда еще не бывшей мадам, давно затмили другие, а потом и вовсе забылись. Нет, Парис думал сейчас о ее дочери, которую столь старательно готовил к будущему фавору в Версале де Турнеэм. Пока малышка д’Этиоль не была нужна, но это сегодня, а ведь жизнь так изменчива… Как и королевские пристрастия.
Хотя… Парис впервые за все это время задумался, сколько лет дочери мадам Пуассон, кажется, немало. Хм… Как бы не оказалось, что все старания прошли втуне. Сейчас у короля фаворитка Шатору – ставленница самих Парисов, финансовые дела которой они вели, дама немыслимо цепкая и решительная, но кто знает, сколько времени она может владеть сердцем капризного Людовика?
– Я вас слушаю, мадам.
И тут мадам Пуассон словно очнулась, ее вдруг потрясло понимание, что и Шатору тоже ставленница Парисов, им совсем ни к чему менять одну фаворитку на другую. Парисы на стороне Шатору? К кому тогда она пришла за помощью?!
Но отступать было поздно, и, набрав в легкие побольше воздуху, мадам Пуассон словно бросилась в холодную воду – принялась рассказывать о Жанне и нынешнем положении дел.
Парис слушал, не перебивая, и смотрел на мадам Пуассон не сводя глаз. Он никак не выразил своего отношения к ее словам, женщина высказала все, что считала нужным, и замолчала. На некоторое время установилось странное молчание. В голове у мадам Пуассон тоскливо забилась мысль, что она не просто зря потратила время, а сделала только хуже, потому что теперь Парис может предупредить Шатору и путь не только в спальню короля, но и вообще в Версаль ее дочери будет закрыт навсегда. Несколько секунд молчания показались мадам вечностью, но, оказалось, и вечность имеет пределы.
