Русское застолье, тем более свадебное, всегда сверх меры, словно животы у людей больше бурдюков. И ведь что удивительно – съедают! Не все, конечно, но многое. Слуги тоже любят такие пиры, им еды остается вдоволь.
Вино и меды лились рекой, уже уговорили трех громадных осетров, исчезла часть блюд с птицей, поредели горы пирогов, опустели ендовы. Зато выросли горы костей и на столе, и на полу. Но дворский Василька Игнат глядел внимательно, один знак, и слуги унесли все перепорченное, быстро убрали ненужное и добавили свеженького. Пир продолжился.
Даниил смотрел на раскрасневшуюся невесту и думал о том, что уедет Ольга из дома и может никогда не появиться в нем снова. Дочерей недаром зовут отрезанными ломтями, Устинья вон как выпорхнула тогда, так и не виделись… Внуки уже, а дед и не видел.
У Василька сын Владимир женился на дочери брянского князя Романа Михайловича, обещал когда-то Роман, что породнится с галицким князем, и породнился! Теперь вот дочь в Чернигов уезжает, тоже будет родня.
И вдруг к хозяину дома подошел слуга из ближних и что-то зашептал на ухо. У Василька изменилось лицо, как ни старался, а заметили многие. Даниил подозвал слугу к себе:
– Что?
Тот чуть помялся, но, заметив кивок хозяина, поведал, что от Бурундая человек приехал сказать, мол, едет, и если вы союзники, то встретьте меня. А кто не встретит, тот мой враг.
И свет померк в глазах, а дышать стало невыносимо трудно. Зачем он столько лет бился, ставил города, воевал, растил детей, о чем-то мечтал? Чтобы в один из дней явился татарский темник и объявил его своим врагом только потому что не хочет лизать ему сапоги? Даниил Романович прекрасно знал и что Бурундай обязательно постарается унизить, и что значит быть врагом темника.
Стало почему-то совершенно темно, а звуки словно вязли в тяжелом воздухе…
Очнулся он в постели, видно упал прямо на свадьбе, попытался найти глазами кого-нибудь. К постели подскочила девка, подала попить, сказала, что вставать никак нельзя, лечец не велел, мол, едва не помер князь, сердце не выдержало.
Потом он лежал непривыно тихий и задумчивый и размышлял. Это действительно был конец всему, и неважно, сколько дней, месяцев, лет еще он будет ходить по земле. Даниил Романович Галицкий кончился. В ту минуту, когда услышал приказ татарского темника, ни выполнить, ни не выполнить который не мог. Вся его долгая борьба за Галич, многие годы, проведенные в седле, в бою, все победы, походы, хитрость и разумность были разом перечеркнуты.
К Бурундаю в Шумск уехал Василько со Львом и холмским епископом Иоанном. Дары повезли такие, что и Данила к Батыю не возил, но темник все равно остался недоволен. Кричал, грозил, а потом потребовал… разрушить укрепления городов!
– Как это? Ведь мы беззащитными останемся?
– А от кого тебе защищаться, от меня?
Василько не смутился, твердо глянул в глаза:
– Разве один ты нападаешь? У нас и соседей много…
– Кого? Литву побили, на ляхов сейчас пойдем, испугаем так, чтобы и остальные приблизиться боялись. Со мной пойдешь, будут знать, что ты под моей защитой, нападать побоятся.
Вот теперь у Василька потемнело в глазах. Идти вместе с Бурундаем на ляхов или угров значит нажить себе постоянных врагов, а срыть городские укрепления значит остаться действительно без защиты.
Но Бурундай был непреклонен:
– Оставишь укрепления, буду знать, что ты враг.
Василько вздохнул: хватит с них и одного врага, только тем и отговорились, что лежит князь в беспамятстве, недужен очень. Бурундай довольно хохотал:
– Меня испугался?
Лев вдруг подумал, что так и было, но промолчал.
Они срыли укрепления в Данилове, Стожке, Кременце, котрый выдержал даже Батыеву осаду, Луцке, который не смог одолеть Куремса, даже во Львове, но последней каплей был Владимир, где пришлось в знак поражения не только спалить тын, но и сровнять с землей вал. Горожане, когда-то отстоявшие свой город перед отрядом Куремсы, рыдали навзрыд.
Но до этого во Владимир примчался ошалевший от ужаса епископ Иоанн. Вымолвить смог только одно:
– Бурундай сюда идет, Данила Романович, по твою душу. Беги!
Едва вставшему на ноги Даниилу пришлось удирать сначала в Краков, но потом и дальше к Беле, потому что Бурундай снова шел на запад. Теперь он решил основательно повоевать Польшу. И снова лились кровь и слезы невинных людей, снова разрушались города, сжигались посевы, уничтожалось все, потому что нападавшим ничего не было нужно!
И снова Даниил был беженцем, снова скитался по чужим домам и жил нежеланным гостем. Его приютил Бела, хорошо помнивший, что такое бегать от татар, но из-за этой же памятливости Бела Даниила и сторонился, ведь тогда пострадал из-за Котяна, а теперь может из-за Даниила? Бурундай не стал гоняться за Даниилом, ему не был нужен опальный князь, достаточно его исполнительного брата.
После разгрома Польши и ухода Бурундая в свои степи на Волге Даниил смог вернуться домой. Князь сильно постарел, похудел и поседел. Не все сразу и узнавали бывшего грозу галицких бояр. Он двигался с одышкой, совсем не мог ездить верхом, подолгу сидел на крыльце, глядя в никуда.
С севера приходили дивные вести, Миндовг на старости лет точно с ума сошел! Умерла его жена Марта, оставив двух десятилетних сыновей, Генриха и Андрея. Понятно, что горевал, потому как любил сильно, но не с горя же ему вдруг глянулась молодая сестра Марты Агна? Младшая сестра приехала поминать старшую, на свою беду.
Была Агна хороша собой, высокая, стройная, с ясными глазами и длинной светлой косой, впрочем, убранной под головной убор, поскольку была замужем за князем Довмонтом, тоже молодым и тоже красивым. Знать бы Довмонту, что произойдет, не отпустил бы жену из Нальши на похороны!
Агна не была крещена, потому весь обряд для нее был странным, тело умершей сестры не сожгли, а положили в деревянный ящик и закопали в большую яму, а люди в черных одеждах размахивали какими-то сосудами с пахучим дымком, что-то негромко распевали и давали всем целовать большие серебряные кресты. На стенах висели доски с изображенными на них людьми, где в полный рост, где только лицо… Все подходили к этим доскам, долго смотрели на них, кланялись и, вытянув два пальца, подносили руку ко лбу, потом к поясу, поочередно к плечам и снова кланялись.
Агна решила, что это нарисованы уважаемые предки Миндовга, и решила тоже поклониться, только не знала как. Заметив смущение женщины, к ней подошел один из таких вот одетых в черные одежды, поинтересовался:
– Ты крещена ли?
– Крещена?
Агна знала, что есть те, кто принял крещение, то есть забыл свою веру и принял чужую. Такими были и князь Миндовг с женой, то есть ее сестра стала Мартой и запретила звать себя иначе, из-за этого с ней перестали знаться остальные родственники. Сам князь потом от новой веры отказался, а вот жена такой осталась. Агна вдруг поняла, что все эти изображения, поклоны и сладковатый дымок связаны с чужим богом! Ей стало страшно, замотав головой, она бросилась прочь из палаты, в которой находилась. Она боялась незнакомой сестры, лежавшей со сложенными руками в большом деревянном ящике, боялась строгого взгляда ее мужа князя Миндовга, боялась всех этих людей в черных одеждах… Зачем князь хоронит жену по непривычному обряду?
