И все же стольник Яков знаком тихонько подозвал к себе дружинника:
– Иванко, возьми с собой еще двоих, метнитесь к Холму, посмотрите, что там. Догоните нас во Владимире. Только осторожно.
Никто не заметил исчезновения троих дружинников, не до них.
Во Владимире разбитые городские ворота настежь, от большинства домов одни головешки, ни единого живого человека. Да и как жить, если города больше не было. Остались только каменные постройки…
Вдруг кто-то из дружинников заметил старика, выползшего из какой-то щели, половину его лица скрывала грязная тряпица, рука болталась, на ноги, видно, встать не мог…
– Где люди?
В ответ старик только махнул рукой в сторону церкви Богородицы. Василько метнулся туда… В церкви Святой Богородицы двери тоже настежь, а сама она полна трупов. Не лучше и в остальных…
Даниил бросился к знакомому двору. И здесь одни головешки, а в углу несгоревший небольшой крест над чьей-то могилой. Почему могильный холмик не на погосте, а во дворе? Чей?! Князь постоял, растерянно озираясь, потом попытался покричать, позвать, в душе надеясь на чудо, чтобы хоть вот так, как тот старик, выползли… Но ответом было лишь воронье карканье.
Вот кому раздолье в городах русских! Тучи черного воронья кружили над бывшим жильем, лениво взлетая и так же лениво садясь снова.
Князь вернулся к Васильку, тоскливо озиравшему то, что осталось от его хором. Брат хмуро поинтересовался:
– Никого?
– Там могилка чья-то… И все сгорело…
– Может, кто есть в живых, ведь похоронили же?
– Где теперь найдешь? – вздохнул Даниил.
Будучи в Вышеграде, они даже не подозревали, что творится в их собственных городах. Данила вдруг помотал головой:
– В Галич не пойду. Надо здесь порядок навести.
Целый день дружина сносила трупы в вырытые ямы и хоронила, ставя один крест на всех. А на следующий примчался Иванко от Холма с известием, что город татары не взяли и там ждут князя!
Василько смотрел на Даниила, у которого на глазах выступили слезы, и качал головой:
– Туда надо было бы сначала идти.
А Даниил не мог признаться, что боялся именно этого – увидеть любимый Холм, поставленный своей волей, сгоревшим или услышать от уцелевших горожан такие же слова, как в Дрогичине.
– Вернись туда, передай, что похороним владимирцев, тогда прибуду.
– К чему, Данила? Езжай, мы уж во Владимире как-нибудь дальше сами.
Холм действительно остался нетронутым посреди разора и тления. Это было удивительно и страшно. Холмичи князю не противились и не укоряли. Мало того, немного погодя пришло известие, что и Лев во Володаве!
Князь Даниил Романович мог радоваться: вся семья цела и в безопасности, город не разорен, дружина не погибла. Его самого и его семью нашествие поганых словно обошло стороной, разве что земли разорены…
Даниил смотрел на сына и не узнавал, за год тот вытянулся почти в рост с отцом, у него стал пробиваться пушок на подбородке и ломался голос. Стараясь не улыбаться, князь с удовольствием слушал, как из баса вдруг прорывался щенячий визг. Сам Лев страшно такого смущался, даже краснел, и тогда тот самый пушок становился еще заметней.
Не меньше изменился и печатник Кирилл. Данила не сразу даже понял, в чем дело. Нет, он, конечно, не подрос и даже не поседел, но стал каким-то непривычно задумчивым и серьезным. Печатник и без того не был горлохватом или болтуном, однако теперь смотрел на окружающих просветленным взглядом, чаще, чем раньше, крестился и даже при известии о гибели своей семьи не взъярился, как сделал бы раньше.
– Все в воле Господней.
– Чего это он?
Лев улыбнулся уголком губ:
– В обители наслушался, он же чуть в чернецы не постригся.
Оказалось, пребывание в Синеволодской обители Святой Богородицы так сильно повлияло на Кирилла, что только необходимость вернуть сына отцу удержала его от монашеской схимы. Даниил как-то подозрительно долго и внимательно разглядывал нового духом печатника, покусывая ус…
Теперь предстояла новая борьба за собственные земли, лежавшие в полном разоре. Даниилу не привыкать, одно хорошо: у бояр силы заметно поубыли, а у него сохранены. Правда, во многих городах князя принимали не слишком ласково, как в Дрогичине, но Даниил понимал, что это временно. Хотя все в этой жизни временно. Он радовался, откровенно радовался тому, что разор мало коснулся его самого. Сильный Холм быстро встанет над остальными городами.
Но послушание галичских бояр никогда не давалось легко, а почуяв отсутствие князя, они и вовсе взяли верх! Конечно, бояре не дворня, кому захотели, тому и служат, не захотят князя, так и не примут. Тут два выхода – или под себя силой согнуть, так чтоб хребты затрещали, или отступить. Бывало время, когда отступал Даниил, отступал, потому как чувствовал, что бояре сильнее, а вот теперь вдруг понял, что все переменилось, что он готов согнуть в бараний рог недовольных или попросту… выгнать их вон!
Конечно, могут и уйти, если князь не нравится, то легко перейдут к другому, который наверняка приветит. Но кто же не желает служить сильному князю? А ныне Даниил сильный, самый сильный в Южной Руси! И если раньше бояре могли ему дорогу показать, теперь князь боярам. Пришло его время, пора!
Даниил позвал к себе стольника Якова, подвинул большую корчагу меду:
– Испей, славный мед.
Но стольник прекрасно понимал, что не ради потчевания звал к себе князь, и понимал даже зачем, был готов к разговору. Так и есть, Даниил ус покусал, хмыкнул:
– Никогда галицкие бояре мирными не были, а теперь и вовсе делают что хотят. Ехать туда надо, а я сам не могу. Если поеду, так всех передавлю, как вшей надоедливых! Ты поедешь. С собой дружину хорошую дам, чтобы ни у кого желания не появилось что-то супротив сделать. И здесь наготове будем, чуть что не так, дашь знать, поможем.
Яков кивнул:
– Сделаю, как велишь. Только слышал я, что в Галичине и всем Понизье поповский внук Доброслав Судьич верх взял.
– Он всегда заносчив был, а ныне и вовсе стыд потерял. Кабы он один, а то ведь и Григорий, Васильев сын, удумал взять себе землю Перемышльскую. Доброслав земли черниговским боярам по своей воле раздает, те, которые я своим галицким отдать собирался. А Коломыю с солеварнями и вовсе смердам безродным отдал. Поедешь, напомнишь, что князь и ныне я, земли сам раздам тем, кого привечу, а Коломыю себе оставляю, чтобы спора не было.
Яков хмыкнул, Коломыя с ее солеварнями многим лакомая, и впрямь проще ее вовсе никому не давать, и раздора меньше будет, и дохода больше.
– Построже там себя держи, чтоб почуяли, что вину передо мной имеют. И о Дрогичине ни слова, придет время, и этот город накажу, но сейчас надо под себя Понизье взять, чтобы не расползлось.
