Анна обиделась на мужа уже окончательно, столько лет он гоняется за призрачной властью в Галичине и Волыни, столько лет воюет с боярами! Стоит только ослабить хватку, как они тут же либо отворачиваются к другим, либо изгоняют князя. Наступит ли время, когда можно будет думать о доме и семье, а не о том, чтобы удержать власть в непокорном городе. Ну, не хотят его в Галичине, не лучше ли отказаться, собрать небольшое княжество вокруг того же Холма и жить тихонько? Живут же вот они в Вышгороде, пусть небогато, но вполне сносно, даже очень. Стоит ли на борьбу за власть свою жизнь растрачивать?
Даниил и Василько собрались назавтра поутру ехать, дружину брали с собой, оставляя женщин и детей под защитой Болеслава Мазовецкого. Что и сказать, ненадежная защита… Конрадову сыну свои бы земли заслонить, с одной стороны безбожники наседали, с другой рыцари… Да и вокруг неспокойно… Оставалось надеяться только на то, что Господь защитит.
Анна попыталась поплакаться князю, тот разозлился:
– Только о себе думаешь!
– Я думаю о детях, Даниил! А вот ты о власти своей, будь она неладна! Все годы, что с тобой жила, только и слышала про непокорный Галич да бояр. Данила, остановись, к чему тебе это все? Преклонись перед кем-нибудь уж, не ставь себя выше.
Не успела договорить, князь взвился, точно осой укушенный:
– Ты что говоришь?! Потеряю Галичину или Волынь, что я детям оставлю?!
– А если они тебя потеряют, так и Галичина будет не нужна.
– Вот! – указующий перст уперся в Анну. – Вот чем ты от моей матери отлична! Та с малыми детьми в плену была, а о наших отчинных землях не забывала!
– Время ныне другое, Данила.
– Время всегда одно: или ты, или тебя! А сидеть да ждать, так ничего не высидишь.
Анна вдруг расплакалась:
– К ней торопишься?
Князь со всей силы грохнул дверью. Жена задела незаживающую рану – во Владимире остались Злата с детьми. Аннины-то здесь, или вон как Лев, под защитой обители и Кирилла, а Злата вовсе одна, никого из родных нет.
Разговора не вышло, княгиня в опочивальне до утра проплакала от обиды и сердечной тоски, Даниил хмуро выхаживал по горнице, то присаживаясь к столу, то снова поднимаясь. Видно, его шаги услышал Василько, вышел, спросонья потягиваясь, хмуро поинтересовался:
– Чего тебе не спится?
По тому, как брат махнул в сторону опочивальни, понял, что снова ссора с женой, покачал головой:
– Глупые вы, ей-богу. Жизнь такая, что не знаешь, свидишься ли завтра, а вы еще и ссоритесь.
– А ты-то с Добравой как? – вдруг впервые за много лет сообразил Даниил.
– А никак. После того как из Владимира весть пришла о гибели ее родных, точно заснула и не проснется. Как каменная.
– А ты что?
– Я терплю. Что я еще могу? Она-то не виновата, все родные погибли, детей тоже не осталось, каково ей?
– Василько, но жить-то надо? Уступи я сейчас, бояре волю в Галичине, а потом и на Волыни такую возьмут, что потом не переборешь. Как этого не понимает?!
В его голосе снова зазвучали раздражение и даже злость.
– А ты и ее пойми. У Анны пятеро детей на руках. Случись что с тобой, она одна с ними останется.
– Да что со мной случится?!
– Ты ж не в церковь на воскресную службу идешь, а с оружием и в неспокойное время.
Даниил махнул рукой, но все же отправился в опочивальню успокаивать жену. Василько вздохнул, он брату говорил нужные слова и его супругу тоже ободрял, а сам уже порядком устал от собственной княгини. Добрава и раньше особой ласковостью не отличалась, а теперь вовсе словно каменная баба, все молчит и страдает, рядом невольно себя виноватить начинаешь. А потом княгини дивятся, что их мужья себе ласковых красавиц находят вроде Златы, которая никогда не выскажет, словом резким не обидит, ничем не укорит.
Обманывал сам себя Василько, он прекрасно понимал, что потому и не перечит Злата, что видит Даниила лишь изредка, наездами, а от ее слова ничегошеньки не зависит. Другое дело Анна, у которой все деяния мужа на виду и о детях забота немалая.
«Вернулся Данила в свою землю, и пришел к городу Дрогичину, и захотел войти в город, но ему заявили: «Не войдешь ты в город».
Даниил с братом пришли к Берестью и не смогли выйти в поле из-за смрада от множества убитых. Ни единого живого человека не осталось во Владимире, церковь Святой Богородицы была наполнена трупами, другие церкви полны трупов и мертвых тел».
Как бы то ни было, первыми уехали братья. Но ничего хорошего в родных местах не увидели.
Первая неприятность ждала у ворот Дрогичина. Они попросту оказались закрытыми! Решив, что горожане испугались вида вооруженных людей, Даниил прокричал, чтоб открыли, потому как приехал князь. Дружинник на стене засомневался, как-то заерзал, но рядом с ним почти тут же появился боярин из мелких, Даниил даже не узнал снизу, кто это.
– Кня-азь?.. Да нету у нас князьев-то! Удрали наши князья, когда поганые подступать стали.
– Это был наш город и отцов наших, а вы не позволяете мне войти в него?!
Со стены прокричали:
– Не войдешь ты в город, Даниил Романович!
И что делать? Кричать, стучать, требовать или приказать дружине брать штурмом? Все это глупо, потому как их силой города не взять, а топтаться под стенами потомку Рюрика неприлично. Данила повернул коня, прошипев сквозь зубы:
– Войду, да только так, что и города не оставлю! Дай срок.
Дальше ехали молча, на душе было скверно.
Они спешно двинулись на Берестье. Но даже к крепости подъехать не смогли, все поле перед ней было усеяно трупами. Василько схватился за горло от смрада:
– Данила, что это у них?!
Князь, также задерживая дыхание, помотал головой:
– Видно, в городе никого, иначе похоронили бы. Поехали отсюда!
Стольник Яков засомневался:
– Может, мы похороним, князь?
Он поднял с земли камень и запустил в сторону большого ворона, сидевшего подальше в поле, тот тяжело взлетел, хлопая крыльями. Вспугнутые им сородичи тоже поднялись на крыло. От множества черных птиц стало совсем не по себе, воронье кружило, возмущенно каркало, совсем не желая расставаться со своей немалой добычей.
Даниил окинул взглядом поле и махнул рукой:
– Тут месяц просидишь. Торопиться надо! Будет еще где хоронить.
Он оказался прав, хоронить нашлось где и кого. К изумлению дружины, князь отправился не в Холм, а к Владимиру-Волынскому, оставляя свой город по правую руку. Никто не стал задавать вопросов, даже не посмотрели в сторону, где за лесом высилась горушка, на которой стояли стены поставленного Даниилом города. Все понимали, как тяжело ему будет видеть порушенные труды стольких лет.
