Наконец, когда напряженное ожидание уже стало невыносимым, вернулся советник, он что-то тихо сказал хану, отчего у Батыя зло сжались губы и сверкнули глаза. Советники и военачальники притихли окончательно. Мало того, что гонец принес странную весть, так еще и что-то разозлило хана.
Неожиданно для всех Батый поднял голову, медленно обвел взглядом вокруг. Каждый постарался достойно выдержать тяжелый, испытующий взгляд хана.
– Гонец принес весть о неожиданной смерти Великого хана Гуюка. Но у меня нет оснований верить этому шакалу, неизвестно, кто его послал. Может, это враги мои и Великого хана.
Тогорил почему-то обратил внимание на то, что Батый поставил себя впереди Великого хана.
– Мы подождем, пока не привезут положенного известия, тогда объявим траур и зажжем поминальные костры. Не хотелось бы омрачать нашу дружбу с Великим ханом поспешными поминками, если он жив.
При слове «дружбу» не дрогнул никто, хотя мысленно усмехнулись все. Зато вокруг зашумели:
– Саин-хан, как всегда, прав…
«Еще бы, – подумал Батый, – попробовали бы возразить».
– Верно сказано, это могут быть происки врагов…
– Нельзя так сразу объявлять траур…
– Если Великий хан жив, то разгневается…
Батый фыркнул, как дикий кот, советник, сказавший о гневе Гуюка, подавился собственными словами, поняв, что едва не попал в немилость, ему куда сильнее надлежало опасаться гнева собственного хана, а не Великого, после таких слов до гнева Гуюка можно было и не дожить. Но глупому болтуну удалось отделаться испугом, Батыю было не до языкатых советников.
Остальные промолчали, они не стали уточнять, почему вдруг остановилось во сне сердце Великого хана, чтобы продолжали биться их собственные сердца, лучше не задумываться, был ли отравлен Гуюк или умер от тоски… Чингисиды всегда умирали вдруг и исключительно вовремя.
В сторону Коялыка поспешили собственные гонцы, а также дополнительные отряды разведчиков. Такие же отправили в сторону Балхаша, чтобы тумены Великого хана не смогли подойти неожиданно и с той стороны.
И снова потянулись томительные дни ожидания. Еще через три дня прибыли новые вести из Коялыка, принесли их два всадника, тоже уставшие, но, видно, чем-то довольные. Они потребовали провести их прямо к хану. К удивлению кебтеулов, Батый разрешил сделать это, мало того, жестом отпустил охрану.
Оба человека пали ниц, как положено, а потом один из них, тот, что постарше, тихо произнес:
– Мы выполнили твое поручение, Саин-хан.
Мгновение Батый молчал, эти слова означали, что бояться теперь нечего, Гуюк мертв. Но в следующее мгновение бровь хана чуть удивленно приподнялась:
– Мое поручение? Разве я мог что-то поручать вам?
Глаза Батыя встретились с глазами старшего, и тот понял все: во взгляде хана был приговор. Как они могли надеяться, что им оставят жизнь после такого поручения? Разве Батыю нужны свидетели преступления? Яса запрещает рвать языки, но если бы и разрешала, надежней отнять жизнь. Некоторое время приехавший смотрел в глаза хану, потом горько усмехнулся:
– Прикажи не мучить, Саин-хан?
– Конечно, – кивнул тот.
Второй, что помоложе, понял все, дернулся, замотал головой:
– Нет! Нет, я не хочу умирать! Нет.
Губы Батыя презрительно дернулись, этого шакала следовало убить первым и быстро, чтобы не успел наговорить лишнего.
Так и произошло, но приказать Батый не успел, старший выхватил из рукава что-то и засунул в рот своему напарнику. Тот удивленно вытаращил глаза, захрипел, несколько раз дернулся и затих раньше, чем успели подскочить кебтеулы. Старший выпрямился, словно подтверждая свою готовность к смерти.
Короткий жест Батыя, следом такой же, только саблей кебтеула, и второй из прибывших захрипел, булькая кровью из перерезанного горла. Батый с неудовольствием смотрел, как его кровь заливает ковер и окружающие подушки. Остекленевшие глаза зарезанного человека смотрели на хана, не мигая. Тот поднялся со своего места и, резко развернувшись, даже полы богато расшитого халата взметнулись, вышел вон через свою дверь.
Почему-то вопреки ожиданиям хана потянуло не в степь подумать, а к наложнице, словно накопившаяся ярость требовала именно такого выхода.
В шатре наложницы его не ждали, не до услады тела сейчас, а потому она сама была полураздета. Жестом отослав прочь служанок, Батый почти рванул на себе пояс, также хотелось рвать и прекрасное женское тело – неистово, до боли, до ее крика… Наложница была новенькой, ее взяли в одном из племен по пути, хану понравилась молоденькая смешливая девушка, не слишком низко поклонившаяся в приветствии. За свою смелость и поплатилась, правда, сородичи очень не возражали, получили плату за девчонку, и все.
Но у Батыя не было времени и настроения заскочить к ней, так и оставалась девочка девственной уже больше недели. И тут вдруг вот так… Большие черные глаза в ужасе раскрылись, пухлые губы задрожали, когда он рывком освободил ее тело от рубахи. Тонкая, как тростинка, совсем еще юная, с выступающими ключицами и жилкой, бьющейся на шее, она так напоминала ему любимую жену Юлдуз-хатун.
В тот миг решалась судьба девушки, она могла вот так же, как когда-то Юлдуз, вдруг занять место любимой жены, если бы сумела воспользоваться неожиданным везением. Но она отшатнулась от Батыя, нахмурив брови и показывая на полу его халата:
– Кровь…
Все верно, убитый стоял слишком близко к хану, и фонтан крови из его горла не просто забрызгал, а оставил большое пятно на халате Батыя. Ну и что?
– Крови не видела?
– Чья это кровь?
В следующий миг твердая рука хана отшвырнула глупую девчонку в сторону, а сам Батый шагнул к выходу из шатра. Желание пропало, девушка уже не казалась похожей на Юлдуз-хатун.
Охранник у входа склонился, гадая, что произошло. Он не слышал слов девушки, но понял, что та не угодила хану.
Батый коротко бросил:
– Можете взять ее себе!
Он уже подходил к своему шатру, когда услышал крик несостоявшейся наложницы:
– Не-ет… нет!
Советник склонился еще ниже кебтеула:
– Привести другую?
– Нет, смени халат, – Батый сбросил с себя испачканный халат и направился теперь уже в степь.
У хорошего советника все наготове, мигом накинул на плечи хана другой халат и подал уздечку коня. Вспоминать глупую девчонку не хотелось вовсе, пусть ее заберут себе на развлечение кебтеулы, хан поехал думать над своими делами…
Но отделаться от впечатления не мог, почему-то пришла мысль о том, какова в любви и вообще без одежды та самая уруска, с которой у него то война до конца, а то вдруг мир. У нее светлые красивые волосы, пронзительные синие глаза, красивый рот… Хану вдруг страшно захотелось впиться в этот рот губами, стиснуть именно ее грудь своими руками, повалить на подушки и овладеть, но не яростно, а медленно и с удовольствием…
