— Мне необходимо провести еще целый ряд исследований, — продолжил Люс. — Надо будет осуществить полный психологический анализ личности. А когда я получу всю необходимую информацию, мы сможем подробно обсудить наиболее приемлемый способ лечения.
— О каком периоде времени идет речь, доктор? — уже кивая, осведомился Мильтон.
Люс задумчиво выпятил нижнюю губу.
— Я бы хотел на всякий случай повторить все анализы. Они будут готовы завтра. Психологический анализ займет несколько больше времени. Мне потребуется наблюдать за вашим ребенком ежедневно в течение двух недель. Было бы хорошо, если бы вы смогли предоставить мне детские фотографии и любительскую киносъемку.
— Когда у Калли начинаются занятия? — повернулся Мильтон к Тесси.
Но Тесси его не слышала. В ее ушах звучали слова доктора Люса «ваш ребенок».
— А какая, собственно, вам нужна информация, доктор? — спросила Тесси.
— Анализ крови даст нам представление о гормональном уровне. А психологический анализ является в таких случаях обычной процедурой.
— Вы считаете, что у нее что-то не в порядке с гормонами? — спросил Мильтон. — Гормональный дисбаланс?
— Мы всё узнаем в свое время, — ответил Люс.
Мильтон встал и пожал ему руку. Консультация была закончена.
Имейте в виду, что ни Мильтон, ни Тесси в течение многих лет не видели меня обнаженным. Так откуда им было знать? А не зная, как они могли себе это представить? Они получали лишь вторичные сведения: мой хриплый голос, плоская грудь, — но все это не могло играть для них решающей роли. Гормоны. Все дело было в них. Так считал или хотел считать мой отец, и в этом же он пытался убедить Тесси.
Зато у меня все сказанное доктором Люсом вызвало резкое неприятие.
— Зачем ему нужен психоанализ? Я что, сумасшедшая?
— Он сказал, что это обычная процедура.
— Зачем это нужно?
И задав этот вопрос, я попал в десятку. С тех пор моя мать утверждала, что интуитивно понимает, зачем нужен психоанализ, и просто предпочитает не углубляться в эту тему. То есть скорее предпочитал за нее Мильтон. Он подходил к проблеме с прагматической точки зрения. Что было беспокоиться о психоанализе, когда он мог подтвердить лишь самоочевидное, — что я был нормальной, хорошо приспособленной к жизни девочкой.
— Он просто увеличивает свою оплату по страховке за счет этой психоглупости, — говорил Мильтон. — Прости, Калли, но тебе придется смириться с этим. Может, ему удастся вылечить твой невроз. У тебя есть невроз? Самое время ему проявиться. — Он обнимал меня, прижимал к себе и целовал в висок.
Мильтон был настолько уверен в том, что все закончится благополучно, что во вторник утром улетел по делам во Флориду.
— Нечего мне здесь расслабляться, — заявил он нам.
— Просто ты хочешь улизнуть, — заметил я.
— Я считаю, что ты вполне можешь справиться сама. Почему бы вам с мамой не пообедать сегодня где-нибудь? Где захотите. Мы так экономим на этом номере, что вы, девочки, можете вполне развлечься. Почему бы тебе не сводить Калли в «Дельмонико», Тесс?
— Что такое «Дельмонико»? — спросил я.
— Там подают натуральные бифштексы.
— А я хочу лангуста и запеченную «Аляску», — заявил я.
— Может, у них и это есть.
Мильтон уехал, а мы с мамой начали тратить его деньги. Мы ходили в «Блумингдейл» и пили чай в «Плазе», хотя до «Дельмонико» так и не добрались, отдав предпочтение дешевому итальянскому ресторанчику, где мы чувствовали себя более комфортно. Мы обедали там каждый вечер, изо всех сил изображая, что отдыхаем. Тесси пила больше чем обычно и часто пьянела, а когда она выходила в дамскую комнату, я тоже прикладывался к ее вину.
Обычно самой выразительной чертой ее лица была щербинка между передними зубами. И когда она внимательно слушала меня, то часто прижимала к этому отверстию свой язык. Это было свидетельством того, что она сосредоточена. Моя мать всегда обращала внимание на то, что я говорю. И если я говорил что-нибудь смешное, тогда ее язык исчезал, она откидывала голову и открывала рот, так что обнажались ее раздвинутые зубы.
И каждый вечер в итальянском ресторанчике я старался добиться именно этого.
По утрам Тесси возила меня в клинику на прием к врачу.
— У тебя есть хобби, Калли?
— Хобби?
— Ну, что-нибудь такое, чем тебе особенно нравится заниматься.
— Боюсь, я не из тех, у кого есть хобби.
— А спорт? Тебе нравится какой-нибудь вид спорта?
— Пинг-понг считается?
— Хорошо, я запишу, — Люс улыбается, сидя за своим столом.
Я лежу на кушетке Ле Корбюзье.
— А как насчет мальчиков?
— Что именно?
— В твоей школе есть мальчик, который тебе нравится?
— Боюсь, доктор, вы никогда не были в моей школе.
Люс заглядывает в мою карточку.
— Ах, ты учишься в школе для девочек?
— Да.
— Тебе нравятся девочки? — тут же спрашивает он. Это как удар резиновым молоточком, но я сдерживаю свой рефлекс.
Он кладет ручку и хмурится, потом наклоняется вперед и понижает голос.
— Калли, я хочу, чтобы ты знала, что все это останется между нами. Ничего из того, что ты здесь расскажешь, не будет передано твоим родителям.
Меня раздирают внутренние противоречия. Люс, сидящий в кожаном кресле, со своими длинными волосами и ботинками до щиколоток, относится как раз к тому разряду взрослых, которые вызывают у детей доверие. Он ровесник моего отца, но находится в одной команде с более молодым поколением. И я изнемогал от желания рассказать ему об Объекте. Мне надо было кому-нибудь об этом рассказать. Я продолжал испытывать к ней столь сильные чувства, что слова прямо-таки рвались из меня наружу. Но я по-прежнему их сдерживал. Я не верил тому, что все останется между нами.
— Твоя мать говорила, что у тебя есть близкая подруга, — продолжил Люс и назвал имя Объекта. — Ты испытываешь к ней сексуальное влечение? А может, у тебя уже были с ней сексуальные отношения?
— Мы просто друзья, — несколько громче чем надо произнес я и еще раз повторил чуть тише: — Она моя лучшая подруга. — Правая бровь Люса поднялась над оправой очков. Она вылезла из своего укрытия, словно желая тоже получше разглядеть меня. И тогда я нашел выход:
— Я занималась сексом с ее братом, — признался я. — Он студент, на предпоследнем курсе.
Люс не проявил ни интереса, ни удивления. Он лишь кивнул и сделал в своем блокноте какую-то запись.
— Тебе понравилось?
Здесь я мог быть абсолютно откровенным.
