Эта картина не вызывала у него радостных мыслей — самыми
сносными из них были воспоминания о матери. Она умерла, дожив всего до сорока
двух лет. В год ее смерти он выбрался к ней на день рождения. Чтобы купить
матери подарок, ему пришлось добираться до города и обратно автостопом, и он
задержался в пути. Вернувшись, он нашел дом необычно тихим, и на минуту в нем
вспыхнула надежда, что отец напился и заснул в сарае, а может, и подальше. Он
почти достиг комнаты матери, когда голос отца хлестнул его словно кнутом из-за
угла темного коридора.
— Где, черт возьми, ты шлялся, парень?
Коул щелкнул выключателем, и комнату залил тусклый свет.
Юноша мысленно оценил настроение отца: тот был раздражен, но еще не дошел до
бешенства. Коул уже давно стал специалистом по отцовскому настроению — любая
ошибка в его оценке могла привести к плачевным последствиям, если не для самого
Коула, то для матери.
— Я ездил в город.
— Что ты врешь! Ты опять мотался в Джефферсонвилль, к своему
паршивому родственничку, который забивает тебе башку глупыми бреднями. Я же
говорил, что сделаю, если застану тебя там! Опять ты нарываешься, парень!
Коул изменил свое мнение: отец вполне мог взбеситься. В
такие минуты в детстве Коул испытывал леденящий ужас. Позднее он больше всего
стал опасаться, что когда-нибудь убьет этого негодяя и проведет остаток жизни в
тюрьме.
Внимание отца привлекла завернутая в яркую бумагу коробка,
которую держал в руках Коул.
— Что там у тебя за чертовщина?
— Подарок для мамы. Сегодня у нее день рождения. Ухмыляясь
сентиментальности сына, отец потянулся за коробкой:
— И что же ты ей притащил? Коул отступил подальше:
— Ничего интересного для тебя — щетку и зеркало.
— Ты купил ей щетку и зеркало? — переспросил отец с грубым
хохотом. — Щетку и зеркало для костлявой старой ведьмы? Вот потеха! Еще
смешнее, чем когда ты воображаешь, будто станешь важным и ученым! — Отец
вытащил из стола бутылку виски, а Коул направился к матери.
Она дремала, отвернувшись к стене. На поцарапанном столе
рядом с кроватью стояла тарелка с недоеденным бутербродом. Коул включил лампу и
присел на краешек кровати.
— И это все, что ты сегодня ела?
Она повернула голову и взглянула на него, растерянно моргая,
пока глаза привыкали к свету. Постепенно придя в себя, мать улыбнулась, но
улыбка вышла у нее печальной.
— Я не хочу есть. Отец и вправду недавно скандалил или мне
приснилось?
— Скандалил.
— Напрасно ты расстраиваешь отца, сынок. Коул никогда не
понимал ее извечную, унылую покорность в ответ на грубые выходки и
издевательства отца. Ему было невыносимо видеть, как мать пытается защитить
отца, найти оправдание его поступкам. Иногда Коулу приходилось сдерживаться изо
всех сил, чтобы не упрекнуть мать в малодушии. Она никогда не бросила бы отца,
а Коул не мог бросить ее.
— Я привез тебе подарок.
Она просияла, и на мгновение Коул представил себе смуглую
красавицу, какой, по словам дяди Кэла, когда-то была его мать. Она взяла
подарок и встряхнула его, прижав к уху и растягивая удовольствие, а затем
осторожно развернула и открыла коробку.
— О, какая прелесть! — Мать перевела взгляд на лицо Коула. —
Где же ты взял деньги на такую дорогую вещь?
— Я стащил ее.
— О, Коул, только не это!
— Я шучу, мама! Посуди сама, если бы я украл ее, разве я
стал бы дожидаться, пока коробку завернут?
Она улеглась на подушки, поднесла зеркало к лицу и
призналась смущенно, как молоденькая девушка:
— Знаешь, когда-то меня считали хорошенькой!
— Ты и теперь красавица. Послушай, мама, через пару лет
после того, как я окончу колледж, у нас все наладится. Я построю тебе дом на
вершине холма, на ранчо Кэла — из камня и кедровых бревен, — и обнесу его
просторной верандой, чтобы ты весь день сидела там и смотрела по сторонам.
Мать вжалась в подушки, словно стараясь спрятаться, и
вцепилась ему в руку.
— Не надо мечтать! Если мечты не сбудутся, ты станешь таким,
как твой отец. Он слишком много мечтал.
— Я не такой, как отец! — возразил Коул, удивленный ее
словами. — У нас с ним нет ничего общего!
Его отец вспоминал о «мечтах» только под хмельком, когда у
него развязывался язык.
Оранжевый пикап заглох, когда Диана свернула с дороги, и
потому она двинулась дальше пешком, осторожно пробираясь между глубокими
колеями. Коула она заметила минут через десять, когда дорога сделала крутой
поворот. Рослый мужчина неподвижно застыл во дворе перед домом, Расправив
плечи; только ветер ерошил его волосы. Еще несколько шагов, и Диана увидела
отчий дом своего мужа. Это зрелище вызвало у Дианы тошноту, она оказалась не
готова к такому убожеству. Ветхая деревянная лачуга притулилась к подножию
холма, обнесенная покосившимся забором и горами мусора, который копился
десятилетиями. С этим окружением резко контрастировал безукоризненный внешний
вид самого Коула — коричневые туфли, начищенные до зеркального блеска,
отглаженные брюки цвета хаки, девственно белая рубашка с тщательно закатанными
рукавами, обнажавшими загорелые руки. Он завел руку за голову, массируя
напряженные мышцы шеи, и рубашка натянулась у него на плечах. Диане очень
захотелось прижаться к ним щекой.
Похоже, Коул не заметил ее появления, но едва Диана
остановилась рядом, он безжизненным голосом произнес:
— Тебе не следовало приезжать сюда.
Коул повернулся, и Диана с трудом подавила ужас, увидев, как
он преобразился. Лицо начисто утратило выражение, словно было высечено из
камня, а глаза казались стальными.
— Я не могла не приехать, — просто ответила она, глядя, как
начинает оживать Коул. — Ты должен знать, что я была здесь и все видела.
— Понятно… — кивнул он, и его сердце наполнилось мучительной
нежностью. — И теперь, когда ты увидела этот дом, — добавил Коул с напускным
равнодушием, — что ты о нем думаешь? — Он отвернулся и пошел прочь, не
дожидаясь Диану.
Посмотрев по сторонам, Диана подняла тяжелый камень и изо
всех сил запустила им в дом. Коул обернулся в тот самый миг, когда камень с
грохотом разбил окно. Открыв рот, Коул воззрился на прекрасное, искаженное
гневом лицо жены, а затем — на разбитое окно лачуги.
— Вот что я о нем думаю, — сообщила Диана, небрежно
отряхивая руки после броска, который сделал бы честь Санди Коуфаксу.
