Беспокойство и тревога Зака сменились самой настоящей
паникой, когда местный обозреватель колорадского телевидения добавил:
— Мы только что получили очередное сообщение, касающееся
побега Бенедикта — Сандини. Час назад начальник тюрьмы города Амарилло сделал
заявление журналистам, в котором сообщил, что во время допроса по поводу
сообщничества в побеге Бенедикта Доминик Сандини предпринял повторную попытку к
бегству. На этот раз тюремным охранникам удалось предотвратить побег и
задержать преступника, но при этом трое из них получили ранения. Сам Сандини в
настоящее время находится в тюремной больнице в критическом состоянии. Никаких
дополнительных сведений о характере и тяжести полученных им ранений пока не
поступало.
Зак почувствовал, как что-то внутри оборвалось, а к горлу
подступила горькая тошнота. Закрыв глаза, он пытался взять себя в руки, но
стоило ему вспомнить улыбчивое, жизнерадостное лицо Доминика, как все его
усилия шли прахом.
Диктор еще продолжал что-то говорить, но его слова
доносились до Зака, как сквозь вату. Он их почти не фиксировал.
— Подтвердились также слухи о бунте заключенных в городской
тюрьме Амарилло. Губернатор штата Техас Энн Ричарде готова, в случае
необходимости, послать на его подавление специальные подразделения Национальной
гвардии. Очевидно, заключенные решили максимально использовать шумиху, поднятую
вокруг побега Захария Бенедикта и Доминика Сандини. Они возмущаются
неоправданно жестоким обращением со стороны тюремного начальства и некоторых
надзирателей, переполненными камерами и плохим питанием.
Программа давно кончилась, а Зак все сидел, неподвижно
уставившись в погасший экран. Глухое отчаяние и угрызения совести, казалось,
придавливали его к земле и не давали подняться. Твердая решимость сбежать из
тюрьмы и уцелеть во что бы то ни стало, которая помогала ему выжить в течение
последних пяти лет, начала постепенно ослабевать. Зачем жиг., на свете
человеку, который повсюду несет с собой смерть? Сначала погибли его родители,
потом брат, потом дедушка и, наконец, его жена. Не слишком ли много смертей
вокруг него одного? И если Сандини умрет, то виноват в атом будет только он.
Поздней ночью, сидя в полумраке гостиной, Зак действительно готов был поверить
в то, что над ним тяготеет какое-то зловещее проклятие, которое обрекает на
смерть тех, кто близок и дорог. Правда, несмотря на безысходное отчаяние, Зак
понимал, что такие мысли опасны, почти безумны. Но в сложившейся ситуации
сохранять остатки здравомыслия становилось все труднее и труднее.
Глава 25
Забрав из сушилки свои вещи, Джулия босиком прокралась через
безмолвную гостиную обратно в спальню, где она провела почти бессонную ночь.
Было уже одиннадцать часов утра, но, судя по звуку льющейся воды, доносившемуся
из-за стены, Зак тоже встал поздно и теперь принимал душ.
Морщась от тупой, пульсирующей головной боли, Джулия
приступила к ежеутреннему ритуалу высушивания и расчесывания волос, но делала
это вяло и чисто автоматически. Ею двигала не воля, а скорее многолетняя прочно
укоренившаяся привычка. Закончив приводить в порядок волосы, Джулия натянула на
себя джинсы и свитер, который был на ней три дня назад, когда она отправилась в
Амарилло. Казалось, что с того утра прошла целая вечность, потому что это было
утро последнего в ее жизни нормального дня. С тех пор окружающий мир как будто
перевернулся. Все стало с ног на голову. И в первую очередь это касалось того,
что происходило в ее душе. Да, ее захватил заложницей сбежавший из тюрьмы
убийца. Событие, конечно, неприятное, но ведь самое страшное заключалось не в
этом. Любая другая порядочная законопослушная двадцатишестилетняя женщина
возненавидела бы преступника. Любая другая уважающая себя женщина сделала бы
все, чтобы убежать, сорвать планы Захария Бенедикта и сдать его в руки полиции.
Преступник должен сидеть в тюрьме! Но для этого нужно было быть честной, порядочной
и богобоязненной.
Судя по всему, с отвращением подумала Джулия, она к таковым
не относилась. Вместо того чтобы последовать голосу разума, она позволила
Бенедикту ласкать и целовать себя. Более того, она еще и получала от этого
немалое удовольствие. И если вечером Джулия еще могла заниматься самообманом и
убеждать себя, что она просто утешает несчастного человека, проявляя тем самым
христианское милосердие, которому ее всегда учили, то сегодня, в беспощадном
свете дня, все выглядело совершенно по-иному. Если бы Захарий Бенедикт был
старым и уродливым, она вряд ли бросилась бы ему на шею и пыталась утешить его
поцелуями. Равно как вряд ли бы стала так горячо убеждать себя в его
невиновности.
Так почему бы не посмотреть правде в глаза и не признаться самой
себе, что она поверила его нелепым заверениям только потому, что очень хотела в
них поверить. Что ее так называемые «утешения» были не чем иным, как потаканием
собственным постыдным желаниям. Вместо того чтобы вчера утром на площадке для
отдыха довести начатое до конца и сдать Бенедикта полиции, она валялась в снегу
и охотно отвечала на его поцелуи, умышленно игнорируя крайне высокую
вероятность того, что в возможной борьбе водитель грузовика по имени Пит скорее
всего вообще не пострадает.
В Китоне она отвергала настойчивые ухаживания хороших,
порядочных парней и лицемерно гордилась высокими моральными устоями, которые
якобы переняла у своих приемных родителей. Но теперь горькая правда предстала
перед ней во всей своей неприглядности — ее просто абсолютно не привлекали
хорошие и порядочные парни. И происходило это по одной простой причине —
каждого человека тянет к себе подобным, и ее тянуло к социальным изгоям типа
Захария Бенедикта. Приличная и респектабельная жизнь не могла удовлетворить
человека, для которого родной стихией, судя по всему, были насилие, опасность и
запретные страсти.
Суровая правда заключалась в том, что сколько бы Джулия
Мэтисон ни пыталась изображать из себя добропорядочную, законопослушную
гражданку, в глубине души она все равно оставалась Джулией Смит — подкидышем,
уличной девчонкой, промышляющей воровством в трущобах Чикаго. Тогда для нее не
существовало никаких моральных норм; судя по всему, они не существуют для нее и
сейчас. Миссис Боровская, сотрудница Ла-Салльского детского дома, была права.
Вспомнив кислый голос и искривленные в вечной презрительной гримасе губы
воспитательницы, Джулия так яростно дернула щетку, что чуть не вырвала себе
клок волос. В памяти всплывали обидные и жестокие слова, которые она так и не
смогла забыть: «Горбатого могила исправит, Джулия Смит. Недаром говорят,
сколько волка ни корми, он все в лес смотрит. Ты можешь обмануть этих
всезнаек-психологов, но меня тебе обмануть не удастся. Кривое дерево не
разогнется… И из тебя никогда не выйдет ничего путного, попомни мои слова…
Черного кобеля не отмоешь добела. Он все равно останется черным, а масть к
масти подбирается. Поэтому ты и шляешься по улицам в компании таких же, как ты
сама. И ни один из вас никогда не станет нормальным, порядочным человеком. НИКОГДА!»
