— Поначалу? — изумленно воскликнула Джулия, глядя на Зака,
который медленно приподнимался со своего места. — Что они хотят этим сказать?
Ответ последовал тотчас же:
— Версия о взятии заложницы, — продолжал Том Брокоу, —
отпала после того, как в полицию обратился водитель грузовика Пит Голаш. Он
сообщил, что сегодня на рассвете видел пару, совпадающую по описанию с Захарием
Бенедиктом и Джулией Мэтисон, на одной из площадок для отдыха в штате Колорадо…
На экране появилось жизнерадостное лицо Пита Голаша. Каждое
его слово казалось Джулии ударом кнута. Ей хотелось плакать от унижения и
бессильной ярости:
— Они резвились в снегу, как пара подростков. А когда эта
девушка — Джулия Мэтисон, я в этом уверен на сто процентов — упала, Бенедикт
упал сверху. Не требовалось большой наблюдательности, чтобы понять, чем они
занимаются. Они целовались. И она совсем не была похожа на заложницу! Уж можете
мне поверить!
К горлу подступала тошнота. Омерзительная, чудовищная
реальность вторглась в уютную атмосферу горного дома и заставила почувствовать
всю ее неестественность. Взглянув на человека, который насильно затащил ее
сюда, Джулия увидела его именно таким, каким он незадолго до этого предстал на
экране — осужденным убийцей в тюремной робе с номером на груди. Но прежде чем
горькие слова сорвались с ее губ, на экране возникла новая картинка, еще более
мучительная.
— Наш корреспондент Фил Морроу отправился в Китон, штат
Техас, где Джулия Мэтисон жила и работала учительницей младших классов в
местной начальной школе. Ему удалось взять небольшое интервью у родителей
девушки — преподобного Джеймса Мэтисона н его жены…
— Нет! — закричала Джулия, увидев серьезное, благородное
лицо своего отца. Мягким, ровным голосом, ни на секунду не теряя чувства
собственного достоинства, он пытался убедить всех телезрителей в ее
невиновности.
— Если Джулия действительно находится вместе с Бенедиктом,
то наверняка против своей воли. Выступавший передо мной водитель ошибается. Он
либо не очень хорошо рассмотрел ту пару, либо не правильно истолковал
происходящее. — Бросив суровый и неодобрительный взгляд на толпящихся вокруг
репортеров, Джеймс Мэтисон добавил:
— Больше мне нечего сказать.
Сквозь слезы стыда и унижения Джулия увидела, что Бенедикт
направляется к ней.
— Мерзавец! Подонок! — глухо выкрикивала она, с трудом
сдерживая рыдания и пятясь назад.
— Послушай, Джулия, — взяв ее за плечи, Зак безуспешно
пытался хоть как-то успокоить бьющуюся в истерике девушку.
— Не притрагивайся ко мне! — судорожно вырывалась Джулия,
бессвязно выкрикивая в перерывах между всхлипами:
— Мой отец священник! Он уважаемый человек! А теперь все
думают, что его дочь — грязная потаскуха! Я — учитель! Я учу маленьких детей!
Как я теперь смогу смотреть им в глаза после того, что произошло? После того,
как я, как последняя шлюха, валялась в снегу с беглым убийцей?
Зак понимал, что она права, и каждое ее слово полосовало
натянутые нервы, как удар кнута.
— Джулия…
— Я так старалась целых пятнадцать лет! — всхлипывала
Джулия, продолжая вырываться. — Я так хотела достичь совершенства! И мне это
почти удалось! — Мучительная боль, звучавшая в ее голосе, передавалась Заку,
хотя он и не мог до конца понять ее источника. — И все попусту! Все мои
старания были напрасны! Все пошло прахом!
Внезапно, как будто утратив всякую волю к сопротивлению,
Джулия обмякла в его руках. Только плечи все еще продолжали сотрясаться от
рыданий.
— Я так старалась, — глотая слезы, говорила она, — я стала
учительницей для того, чтобы они могли мною гордиться. Я… я ходила в церковь и
преподавала в воскресной школе. Теперь мне не позволят этого делать…
Чувство вины, и без того мучительное, от такого глубокого и
искреннего горя стало просто невыносимым.
— Пожалуйста, перестань, — умолял Зак, обнимая ее и прижимая
к своей груди, тщетно пытаясь хоть как-то успокоить. — Я все понимаю, и мне
действительно очень жаль. Когда это все закончится, я постараюсь сделать так,
чтобы они узнали правду.
— Ты понимаешь! — горько воскликнула Джулия, поднимая к нему
несчастное, залитое слезами лицо. — Как можешь ты понимать, что я сейчас
чувствую?! — Животное, грязное животное. Да как он смеет говорить ей такое?
— Да, я понимаю! — крикнул Зак, тряся ее за плечи до тех
пор, пока она не посмотрела ему в глаза. — Я очень хорошо понимаю, как
чувствует себя человек, которого обвиняют в том, чего он не совершал!
Джулия хотела возмутиться, закричать, что он делает ей
больно, но осеклась. Страшная душевная мука, написанная на его лице, не могла
быть притворной.
— Я никого не убивал! Слышишь? Не убивал! Скажи, что веришь
мне! Пусть даже это будет ложь! Умоляю, скажи! Я хочу, чтобы кто-нибудь сказал
мне это!
Джулия внутренне содрогнулась при одной мысли об этом.
Сглотнув ком, застрявший в горле, она посмотрела на осунувшееся, но по-прежнему
красивое лицо, склонившееся над ней, и прошептала:
— Я верю тебе! — Долго сдерживаемые слезы хлынули по щекам.
— Я действительно верю тебе.
Непритворное сочувствие и искреннее сострадание сделали свое
дело. Неприступная стена льда, которую Зак в течение долгих лет упорно
воздвигал вокруг своего сердца, дала трещину и начала таять.
— Пожалуйста, не плачь, — хрипло шептал он, вытирая горячие
слезы с нежных щек.
— Я верю тебе! — повторила Джулия, и страстность, с которой
были сказаны эти слова, нанесла последний и сокрушительный удар по
самообладанию Зака. Горло сжалось от совершенно незнакомых эмоций, и несколько
секунд он даже не мог пошевелиться, потрясенный услышанным и увиденным. Широко
распахнутые, влажные от слез глаза Джулии походили на умытые дождем анютины
глазки, и хотя она до боли закусывала нижнюю губу, та все равно продолжала
предательски дрожать.
— Пожалуйста, не надо плакать, — шептал Зак, приникая к
нежным, распухшим от рыданий губам. — Пожалуйста, не надо, прошу тебя…
Тело Джулии напряглось, как струна, но Зак не мог понять,
чем это было вызвано — испугом или неожиданностью. Да в тот момент ему было
совершенно все равно. Только бы сжимать в объятиях хрупкое тело этой девушки,
наслаждаться той необыкновенной нежностью, которую она в нем вызывала.
Нежность. Чувство, о котором он забыл много лет назад.
Зак вновь и вновь напоминал себе, что не должен торопиться,
не должен ни к чему понуждать ее. Но мягкость и податливость ее солоноватых от
слез губ сводили с ума и заставляли забыть о данных самому себе обещаниях.
