Чтобы прибыть в Грецию в назначенный день — ни раньше, ни позже, — решено было задержаться на день в Стамбуле.
— …Говорю вам, ваше превосходительство, что я сойду на берег!
Ольга швырнула книгу, которую держала в руках, и уставилась на капитана, едва различая его черты. Гнев слепил ее! Никогда она не испытывала ничего подобного! Скромная, кроткая, она привыкла к послушанию. Никогда она не заспорила ни с отцом, ни с матерью, ибо сознавала их право повелевать. Она подчинялась воле Георга. Но сейчас рядом не было ни отца, ни матери, ни мужа. Сейчас она не чувствовала над собой ничьей власти — более того, она сама была здесь верховной владычицей. Ну ладно, говорят, на корабле капитан первый после Бога и даже императоры подчиняются ему в плавании, но сейчас судно стоит на якоре, а это значит, Ольга здесь — первая персона.
Ей так хотелось побывать в Стамбуле! Побывать самой. Инкогнито. Не с официальным визитом — хотелось одной пройти по улицам, посмотреть на людей. Ну хорошо, не одной. Пусть с нею пойдут Эдит и кто-нибудь из офицеров. Но ведь никто в Стамбуле, ни один человек не будет знать, что эта дама под белым кружевным зонтиком — жена греческого короля и племянница русского императора. Когда она бывала с матерью и отцом в Европе, скука официальных, сдержанных, словно бы цепями скованных визитов подавляла и угнетала ее.
Нет! Хватит! Послезавтра в Греции ее снова сожмут тиски регламента. А сегодня она будет властвовать… Хотя бы над собой.
Капитан Самойлов смотрел на молоденькую королеву со смесью злости и восхищения. У него осталась дома дочь ее лет, и он хорошо знал нрав юных дев, которые жаждут ощутить себя взрослыми. Как правило, все, что им нужно, это небольшая уступка. Ну что ж… Ольга была так очаровательна в своем своеволии, что он умиленно улыбнулся и подумал, что не будет худа, если пойти у нее на поводу. Но он сам будет сопровождать ее. Эта молчаливая сухопарая англичанка мисс Дженкинс и он.
Ольга вскинула сердитые глаза на капитана, поймала его улыбку — и поняла, что победила. И расхохоталась так радостно, что Самойлов засмеялся вместе с ней.
Впрочем, самостоятельности Ольге хватило ненадолго. Очутившись на портовой улочке, запруженной чужим босоногим, пестрым, болтливым, смуглым народом, она испугалась и почувствовала, что углубляться в Стамбул ей совсем не хочется.
Самойлов незаметно ухмыльнулся в усы.
— Я слышала, здесь есть какое-то место… Оно называется Чукурджума, — робко сказала Ольга. Она, конечно, не могла признать, что ей хочется вернуться.
— Да-да, это знаменитый рынок. Все приезжающие в Стамбул спешат посетить его. Там можно купить чудесные сувениры. Самое большое скопление антикварных магазинчиков в Чукурджуме — это улица Турнаджибаши, соединяющая Истикляль и Чихангир. Но мы возьмем извозчика, ваше величество. — Капитан махнул рукой: — Kabin!
Появилось что-то вроде линейки, запряженной парой лошадей и обтянутой ковровой тканью. Верх был поднят. В ней могло уместиться человек семь-восемь, и она была не слишком поворотливая. Но ничего другого поблизости не было.
Ольга не могла глаз отвести от возницы. Это был низенький толстый турок с седыми усами. У него на голое тело была надета зеленая куртка на истасканном лисьем меху — в январе даже в Турции не жарко! — с рукавами до локтей, и под ней виднелась загорелая мохнатая грудь. Шальвары, снятые, видимо, с какого-то великана и обрезанные, висели так низко, что казалось, у него нет ног, а одни только ступни. На голове поверх линялой фески повязан был желтый платок — жалкое подобие чалмы.
— Идти туда утомительно, — продолжал Самойлов, помогая Ольге и Эдит сесть и еле сдерживая смех при виде округлившихся от изумления глаз госпожи. — Давно не было дождя… Как хорошо, что вы и мисс Дженкинс взяли зонтики.
Ольга взглянула на капитана недоумевающе и засмеялась:
— Давно не было дождя… То есть вы боитесь, что он сейчас пойдет?
Капитан улыбнулся и загадочно промолчал, но через мгновение Ольга поняла, почему он это сказал. Облако бело-коричневой пыли взвивалось в воздух при каждом повороте колеса тряской повозки, при каждом шаге лошади, и защититься можно было только зонтиком, да и то лишь слегка. Вскоре она уже завидовала турецким женщинам, которые прикрывали лица паранджой или чадрой. Потом дорога пошла в гору, и дышать стало легче. Менялись улицы, площади, сходились и расходились крыши домов, то нависающие низко, то подбирающиеся к самым стенам, брели смирные ослики, мчались всадники, то и дело открывались пятачки, заваленные фруктами, овощами или каким-то барахлом, проплывали стойки, увешанные коврами или медными лампами и кувшинами, и Ольга каждый раз думала, что базар со звонким названием Чукурджума уже вот он, начался, но это все еще была дорога к нему. Храмы, мечети, колокольни выступали из пыльной завесы, как призраки, мисс Дженкинс почти беспрерывно чихала, капитан Самойлов сидел невозмутимо, изредка вскидывая на Ольгу глаза, полные только спокойной почтительности, а она… А она только и могла, что злиться.
«Тоже мне, слабовольная девчонка! — твердила про себя Ольга. — Как все глупо получилось! Прогулялась по Стамбулу, нечего сказать! Глупо, глупо…»
Но показать свое настроение было нельзя.
— Какие премилые эти ослики! — воскликнула она с деланым оживлением.
— О, бедные ослики, эти неизбежные спутники восточного человека! — отозвался капитан, улыбаясь. — Чего только они не терпят! И при этом накормить осла здесь считается глупым предрассудком. Его оставляют во дворе или прямо на улице, и он бродит, подбирая где клок соломы, где арбузную или дынную корку, где остатки зелени из мусора да сорную траву под заборами, — вот и весь корм. И надо лишь удивляться, что еще живы эти маленькие существа, таскающие целыми днями тяжести. Нет, в излишней мягкости турок трудно упрекнуть!
Ольга слушала изумленно. Как ни странно, она немного отвлеклась и приободрилась. Стыдно жаловаться на судьбу, когда многие твари Божии не видят и проблеска милосердия!
Прошло, кажется, не меньше часа, когда коляска наконец остановилась и Ольга с изумлением увидела разливающееся вокруг сияние. Оно исходило от множества прилавков, заваленных медью, бронзой, позолоченными вещами, парчой… Янтарная комната Царского Села, непревзойденное творение германских мастеров, некогда подаренное царю Петру I, пришла ей на память. У Ольги закружилась голова от криков, шума, острого аромата, пыли… И вдруг так затошнило, что она покачнулась.
«Все говорили, что первые три месяца должно тошнить, — вспомнила Ольга. — А меня все не тошнило. И вот началось!»
Капитан Самойлов подхватил ее под руку и с тревогой заглянул в побледневшее лицо:
— Ваше вели…
— Тише, — прошептала Ольга, усилием воли заставляя себя держаться прямо. — Никто не должен знать, кто я.
Самойлов огляделся и крикнул:
— Satıcı su! Водонос!
Вмиг, словно из-под земли, явился юноша в красной с золотистой кистью феске, в цветастой рубахе, повязанной белым фартуком… Собственно, фартук был покрыт пылью, так же как и привязанный к спине юноши большой металлический кувшин, от которого шла тонкая трубка на манер кальянных, перекинутая через плечо юноши. На плече висел мешок, в котором что-то побрякивало.
