— Только сегодняшнее происшествие, — уточнила Лена.
— Твой с Валеркой иногда на футбол ходит. Вдруг проболтается? Володька у тебя смирный. Видишь, взял чемоданчик и интеллигентно ушел. А Валерка мне прошлый раз таких фонарей наставил, никакая пудра не брала, — задумчиво произнесла Лена.
«Мало он тебя дубасил», — подумала Лена Соболева и продолжала уговаривать:
— Очень тебя прошу! Клянусь, что Володя ничего Валере не скажет.
— Нет, и не проси. Это я с перепугу тебе проболталась. А если кому-нибудь скажешь — буду открещиваться. Весь подъезд свидетели. Строить теперь не умеют, стенки как картон. Мы раньше на Пятницкой жили, так там ори не ори, когда тебя муж убивает, — никто милицию не вызовет.
— Кто эта Иванова? Где живет, работает? — сыпала вопросами Лена.
— Зачем тебе? — подозрительно спросила соседка.
— Должна же я ее найти, все объяснить.
— Чтобы она ко мне приперлась?
— Лена, как ты не понимаешь, у меня вся жизнь рушится!
— Ничего не рушится, подумаешь, ошибка вышла. Если он любит, то простит и вернется.
— Что простит? Твои грехи? Какая ты жестокая!
— Ты меня не стыди! — Соседка из колобка обернулась колючим ежом. — И не впутывай в свои дела! Зачем я пришла? За сахаром. Полстакана, я верну.
После ухода соседки Лена опять начала плакать. Теперь уже по причине человеческой подлости, размеров которой она до сих пор не представляла.
— Мама! Полночь! — Настя, заспанная, в ночной рубашке, появилась в дверях комнаты. — Что ты плачешь? — Она зевнула. — Коню понятно, что произошло недоразумение.
— Как ты выражаешься? — хлюпнула носом Лена. — Коню понятно, а отцу нет?
— У тебя никакой гордости, — пожала плечами дочь.
— Мала еще матери указывать!
Настя снова протяжно зевнула.
— Удивляюсь, — сказала она, — ты совсем не знаешь мужчин!
От этого заявления у Лены мгновенно пропали слезы.
— А ты знаешь? — грозно спросила она.
— Из литературы, теоретически.
— Лучше бы ты теоретически химию подтянула.
— Да ладно, — махнула рукой дочь, — пошли спать. Завтра тебе на работу, а нам в школу.
Лену поразило равнодушие или даже некая веселость, с которой Настя отнеслась к происшедшему. И тут же она оправдала дочь: юность, максимализм. Лена вспомнила, как недавно, придя с дискотеки и увидев мирно сидящих у телевизора родителей, Настя заявила:
— Скучно живете! Просто чеховские обыватели!
Настя была начитанной девушкой.
СЛУЖБА И ДРУЖБА
Лена работала в частном бюро по охране авторских прав и получению патентов «Олимп».
В море частной инициативы и предпринимательства «Олимп» являл собой уникальный островок — точную копию старых советских учреждений. Десять лет назад он отпочковался от Института патентоведения усилиями бывшего руководителя Лены, а теперь хозяина и работодателя Игоря Евгеньевича Булкина. Сам он никогда бы не рискнул броситься в бурные волны капитализма, спокойно встретил бы пенсию в родном институте. Но жена Булкина, особа активная и целеустремленная, буквально в спину вытолкала Игоря Евгеньевича в бизнес. «Все хватают, а ты ушами хлопаешь! — пилила она мужа. — Государство не резиновое, на всех не напасешься. А тебе бы только удочки забрасывать! В доме престарелых хочешь старость провести? А дети? А внуки?»
Про «удочки» — это в прямом смысле слова, потому что единственной глубокой страстью Булкина была рыбалка. Жена, по профессии врач-невропатолог, переквалифицировалась в уролога — специалиста по дроблению камней в почках — и организовала один из первых медицинских кооперативов.
Камни в организмах россиян накопились в промышленных количествах, и кооператив процветал. А Институт патентоведения, как и все государственные учреждения, трещал по всем швам. Когда жена стала называть Игоря Евгеньевича «мой нахлебник», он решился на отчаянный шаг и зарегистрировал «Олимп».
Имя частному предприятию было выбрано не по причине любви к Древней Греции, а по аналогии с названием бельгийской телескопической удочки — давней мечты Булкина.
Лена согласилась уйти из института вместе с начальником от отчаяния. И ей, и Володе, работавшему в машиностроительном НИИ, зарплату платили нерегулярно, инфляция съела накопления в чулке, сберкассы проглотили сберегательные книжки. На пороге дома отчетливо маячила нужда. А Булкин обещал твердый оклад.
Слово он сдержал. Но не потому, что вдруг открыл в себе деловую хватку. Напротив, растерял на вольных хлебах и прежнюю активность. По всем статьям бюро должно было прогореть. Спасла «Олимп» Булкина-уролог.
Она удачно, в песок, раздробила камни в почках председателю одного из крупных благотворительных фондов. Счастливый и облегченный председатель взял «Олимп» под свое крыло. Была организована программа поддержки изобретателей, рационализаторов и новаторов с громким названием «Российские эдисоны». Под нее в «Олимп» потекли денежки, вначале мелкой струйкой, а потом широким потоком, оставляя на булкинском счету малую часть, а в основном утекая в загадочные офшоры.
Игорь Евгеньевич в финансовых делах собственного предприятия разбирался плохо.
Да от него только и требовалось подписывать бумаги, которые привозил бухгалтер фонда.
Понукаемый женой, Игорь Евгеньевич не забывал периодически ставить перед правлением фонда вопрос об увеличении своей зарплаты. К чести Булкина, он одновременно хлопотал о пропорциональном увеличении оклада двух своих сотрудниц — Лены и Зои Михайловны.
Как ни скудна была производственная деятельность «Олимпа», но все-таки была. Ведь приходилось давать о себе рекламу в столичной и провинциальной прессе. Когда являлись соискатели на защиту авторских прав, им вежливо отвечали, что пока юрист отсутствует и эти дела мы не ведем. А с изобретателями, жаждущими патентов, две сотрудницы справлялись отлично, ведь в Институте патентоведения они в свое время и заявки оформляли, и формулу изобретения помогали составлять, и экспертизы организовывали.
Изобретатели, как правило, люди серийной продукции. Не то чтобы один раз придумал атомный реактор и успокоился. Нет, эдисоны творчески горят, как писатели или художники, — штампуют без устали открытие за изобретением. И патентоведы называют их соответственно — авторы. За Леной и Зоей Михайловной, естественно, переползли их авторы из института. Но и новички захаживали, из далей и весей объемистые письма слали, подростки с вечными двигателями надоедали, изобретатели велосипедов тоже не в редкость были. Три посетителя в день или четыре письма — это уже перегрузка в «Олимпе».
Поскольку Булкин других методов руководства, кроме советских, не знал, он оставил прежний режим работы: три дня приемных, а два на работу с документами, которые можно брать домой. Брать было нечего, и домашнее хозяйство за ту же зарплату процветало.
