На следующий день вернула со словами благодарности. Зоя Михайловна уставилась на Лену с таким выражением, словно та ковырялась у нее в сумке.
— Могу вам подарить этот ластик, — процедила Зоя Михайловна, — и любые другие канцелярские принадлежности, в которых вы испытываете недостаток. Но попрошу вас никогда не хозяйничать в моем столе и шкафах.
С тех пор через комнату пролегла граница, к существованию которой Лена скоро привыкла и даже находила подобное положение вещей очень удобным. Ведь и в ее столе хранилась масса неслужебных предметов: детские ботинки по пути в ремонт, носки для штопки, банки с консервами, которые она закупала в буфете в стратегических количествах, а относила домой по причине их тяжести постепенно.
Теперь границу надо было нарушить. Булкин не успокоится, все равно заставит Лену готовить документы, а потом на прооперированную Зою Михайловну еще выльет ушат обвинений и упреков. Лучше заранее защитить коллегу от них, чем свято хранить принцип невмешательства в ее бумаги.
В шкафах дел Канарейкина не оказалось.
Этого изобретателя Лена хорошо знала. Точнее, знакомство было шапочным, но ее отношение к Канарейкину самое благоприятное.
Петр Сергеевич, если являлся в те дни, когда работала Лена, обязательно приносил для нее цветочки или шоколадку, целовал руку и произносил комплименты. Зое Михайловне он тоже целовал ручку, но шоколадок не дарил.
Однако она никогда не ревновала, а с царственным благодушием наблюдала, как ее автор расшаркивается перед Леной.
Петр Сергеевич выдавал на-гора до сотни изобретений в год. Это был Кулибин наших дней. С той только разницей, что судьба Кулибина была тернистой, а канарейкинская — вполне счастливой.
Ящики стола Зои Михайловны оказались запертыми, что неприятно поразило Лену.
«Неужели она мне не доверяет? — думала она. — Что же мне теперь делать? Сказать Булкину?»
Она представила, как взбеленившийся начальник будет два часа брызгать слюной и ломать ящики стола Зои Михайловны.
Лена со вздохом достала большие жесткие скрепки и стала выпрямлять их, чтобы соорудить отмычку. Этому она научилась у собственного сына. Пару лет назад Петя пережил позорный период воровства газет и журналов из почтовых ящиков соседей. Когда его выследили, увидели убегающим и донесли Лене, она не поверила и решительно отвергла подозрения соседей. Но дома провела эксперимент. Закрыла дверцы платяного шкафа и притворилась, будто потеряла ключ.
— Да запросто, — ухмыльнулся Петя.
Достал две проволоки, одна — с крючком на конце, другая — просто изогнутая, и в три секунды открыл шкаф.
Лена не стала искать ремень, а так оттаскала сына за уши, что он стал похож на новорожденного слоненка. Потом она сходила на почту и оформила каждому из соседей полугодовую подписку на журнал «Крокодил».
Вечером с хныкающим сыном за руку Лена ходила по квартирам, извинялась и вручала квитанции.
— Почему «Крокодил»? — удивился тогда Володя.
— Чтобы развеселить, — отвечала Лена. — Вся моя зарплата ушла, не видать Петьке нового велосипеда.
В ящиках стола Зои Михайловны не было никаких посторонних вещей, кроме двух толстых заграничных каталогов, по которым тамошний народ выписывает одежду и товары домашнего обихода по почте.
«Неужели она до сих пор общается с Прокловым?» — удивилась Лена. Изобретателя Проклова, имевшего обширные родственные связи за границей, эксперты несколько раз уличали в том, что он приписывает себе открытия, о которых вычитал в иностранной прессе. Еще год назад было решено не принимать от него заявок.
Лена нашла объемистый том с изобретениями Канарейкина, вернулась за свой стол и принялась изучать документы.
Через полчаса она вскочила и бросилась к своим шкафам. Она доставала папки, лихорадочно перелистывала подшитые бумаги и чувствовала, как у нее на спине и на лбу выступает холодный пот. Даже во время визита Ивановой с дергающимися шариками-клипсами она не испытывала такого ужаса.
Многие изобретения Канарейкина совпадали с заявками ее, Лены, авторов. Тем горемыкам экспертные комиссии отказали, или сами авторы сошли с бюрократической дистанции.
Большинство изобретателей-новичков считают себя гениями, способными осчастливить мир. И ждут, что на них прольется золотой дождь. Но когда им растолкуют отличие изобретения от полезной модели и промышленного образца, когда они услышат о размерах госпошлины за подачу заявки, за экспертизу, за регистрацию и выдачу патента, за поддержание которого в силе надо платить каждый год, — все это только в карман государству, а еще за услуги бюро и написание формулы изобретения, которая только опытному патентоведу по силам, когда они увидят длинный туннель с призрачным светом в конце, махнут рукой и уходят. И среди тех, кто все-таки рискует податься во все тяжкие, многие затягивают с ответом на запрос экспертизы, за продление срока ответа — снова госпошлина, за восстановление пропущенного срока — пошлина плюс услуги патентного бюро. Поэтому круг профессиональных изобретателей, как любых революционеров, узок и ограничен.
Канарейкин присвоил себе идеи тех, кто по перечисленным причинам в революционеры не попал, но их дела еще не списаны в архив. Названия изобретений и полезных моделей были изменены, подправлены, отшлифованы научной и технической терминологией, но суть оставалась прежней.
Воспитанная октябрятской, пионерской и комсомольской организациями, Лена, как и большинство прежде советских людей, в добросовестном исполнении служебных обязанностей видела смысл и выражение своей любви к Родине. У нее могли быть неприятности с мужем, с детьми, не ладиться личная жизнь, но предать Родину… Хорошо, пусть сейчас никто так высоко не мыслит, но сколько людей по ее вине оказались обворованными только потому, что они описали свои изобретения коряво или не соблюли все формальности.
Как всегда в первые минуты после душевной катастрофы, мысли Лены мельтешили, ни одна разумная не приходила в голову, и только набатом звучали самообвинения.
К кому броситься за помощью? Зоя Михайловна сумела бы разобраться, но она госпитализирована. Булкин? От него толку мало, впадет со страху в истерику и будет бесноваться. Точно так было, когда вскрылись махинации Проклова. Господи, ну о чем она думает?
Ну конечно — к самому дорогому, самому умному, к любимому.
Гена, открывший Лене дверь, сначала не узнал ее.
— Привет! — сказала Лена. — Володя у тебя?
— Добрый вечер! — расплылся в улыбке Гена. — Добро пожаловать! Милости просим!
Он говорил и рассматривал ее, лукаво прищурившись. Но постепенно этот взгляд остывал, и, наконец, он узнал:
— Ленка, ты, что ли? Ну даешь, не узнать!
— А, — махнула рукой Лена, — завивку сделала. Володя у тебя?
— Проходи, — пригласил Гена.
Володя смотрел телевизор. Увидев Лену, он вскочил:
