Советская Армия расчетливо выжидала, пока немцы наступали, а
когда участь Польши была решена, семнадцатого сентября начала наступление с
Востока. Представляю состояние поляков, которые снова подверглись ударам двух
империй с обеих сторон. На Востоке польские армии почти не сражались. И в
результате у Советского Союза оказалось огромное число пленных.
Теперь нужно представить состояние Сталина и его ближайшего
окружения. Германия захватывает одну страну за другой, разбивает Францию,
отбрасывает английские войска, и все понимают, что рано или поздно немцы
повернут на Восток. А у Сталина в тылу двадцать тысяч поляков, которые его
ненавидят. И которых ненавидит он сам. Что ему делать? Я его не оправдываю, это
глупо и бессмысленно. Я пытаюсь понять логику ответственного политика. И тогда
он отдает кровавый приказ. Тысячи офицеров, среди которых были священники,
ученые, интеллигенция, погибли в Катыни. Это настоящая трагедия. Но другие
тысячи были интернированы в Сибирь. Кстати, еще одно обстоятельство, о котором
никто никогда не вспоминает. После того как Германия напала на Советский Союз,
Сталин разрешил создать новую польскую армию из тех, кто был интернирован в Сибирь.
Помните, что с ними стало? Они снова предали своих союзников, отказались
воевать на Восточном фронте, и вся армия Андерса ушла воевать вместе с
англичанами. Вот такая история. Потом Сталин во второй раз разрешил
сформировать новые польские части. Сначала дивизию, затем — армию. Но эти части
были уже под полным контролем польских коммунистов.
— Все это объясняет, но не оправдывает Сталина, — серьезно
заметила Нащекина.
— А я и не пытаюсь его оправдать. Я только не понимаю,
почему вы не хотите рассматривать определенные моменты в контексте исторических
событий. А кстати, это и моя история. Что за мазохистский комплекс всегда жить
с чувством вины? Свершилась чудовищная трагедия. Но рассматривать ее нужно со
всех сторон. И между прочим, я могу привести другую историческую параллель.
Во время египетской экспедиции Наполеона в битве при Яффе в
плен взяли четыре тысячи турецких солдат и офицеров. Французы пообещали им
жизнь, и они согласились сдаться. Но у Наполеона не было ни продовольствия,
чтобы их кормить, ни конвойных войск. Он промучился три дня, не зная, как ему
поступить, а потом приказал всех расстрелять. Всех до единого. Вот интересно,
что никто не вспоминает этот пример, не называет Наполеона Бонапарта кровавым
маньяком. А ведь он хладнокровно отдал приказ об убийстве четырех тысяч людей,
которым была обещана жизнь. Чтобы не оставлять их у себя в тылу, решился на
такой бесчеловечный поступок. Убил только потому, что так диктовала сложившаяся
обстановка.
— Я этого не знала, — нахмурилась Нащекина.
— Мне всегда нравилась история, — признался Дронго, —
поэтому я иногда читаю интересные книги, откуда черпаю массу полезного и
поучительного. А что касается Катыни, то это — трагедия обоих народов. И жертв,
и палачей. И вообще — трагическая страница в истории отношений двух стран.
Только почему никто не вспоминает убитых в двадцатом красноармейцев, которые не
вернулись домой? Или это не считается трагедией, потому что Пилсудский был
лучше Сталина?
— Больше я не буду с вами спорить, — пообещала Нащекина, —
хотя я думаю, что с вами многие не согласятся.
Дронго пожал плечами и больше ничего не сказал. Потом
Нащекина задремала, а он читал журналы, потому что спать во время полета все
равно не мог. Через несколько часов, когда принесли обед, его спутница проснулась.
Над океаном начало слегка трясти, и Дронго сердито пробормотал:
— Закон подлости — трясет всегда в середине океана.
— Какая разница? — резонно спросила Нащекина. — Или вы
считаете, что когда трясет над землей, не так страшно?
— Конечно, — ответил Дронго. — Если будет трясти так сильно,
мне придется выпить еще бокал вина. Хотя, боюсь, одного бокала будет мало.
— Обычно мужчины предпочитают не говорить о своих страхах
или комплексах, — заметила она.
— А зачем скрывать? — возразил он. — По-моему, это и есть
самый главный комплекс — скрывать свои комплексы и бояться говорить о
собственных страхах.
— Страх мужской несостоятельности вам тоже знаком? — лукаво
полюбопытствовала Нащекина.
— Не знаю, — ответил Дронго, — хотя, наверное, мы все
подсознательно этого боимся. Каждый самец. Но это уже на другом уровне.
— Вы тоже боитесь? — уточнила Нащекина.
— Наверное. — Он понимал, о чем она спрашивает, но ему не
хотелось об этом говорить, ведь тогда была несколько иная ситуация. Им казалось,
что они больше не встретятся. И она, прощаясь с ним, разрешила себе его
поцеловать. Или, лучше сказать, лишь легко прикоснуться губами. Это был не
поцелуй — скорее дружеское пожелание счастливого пути.
— Вы сознательно избегаете любого намека на эту тему? —
спросила Нащекина.
— Я все время должен напоминать вам о том, как хорошо вы ко
мне относитесь? — отозвался Дронго.
Улыбнувшись, она прикусила губу. Затем сказала:
— Вы мне нравитесь, господин эксперт. Только не думайте, что
я пытаюсь вам навязаться. Честное слово, я ни разу в жизни не встречала такого
человека, как вы.
— Принимаю как комплимент. Мне всегда немного неудобно
навязываться женщинам, тем более когда речь идет о коллеге по работе.
— По-моему, вы ведете себя безупречно.
— Спасибо. Надеюсь, сегодня мы сможем вместе поужинать. Хотя
ужин в Чикаго — это завтрак в Москве.
Она усмехнулась, затем неожиданно добавила:
— А насчет Катыни я начинаю думать, что не все так просто.
— В истории вообще полно подобных трагедий, о которых люди
не знают всей правды. Например, Хатыньская трагедия в Белоруссии, когда сожгли
всю деревню. В Советском Союзе традиционно писали, что это сделали
немецко-фашистские оккупанты. И никто не разрешал публиковать правду о том, что
это были в основном каратели из западно-украинских отрядов. Но тогда считалось,
что обнародование такой информации может повредить отношениям двух братских
союзных республик. Вот ничего и не сообщали.
— У вас еще много таких невероятных историй? —
поинтересовалась Нащекина.
— Достаточно. У каждого человека, у каждой семьи есть свои
скелеты в шкафу. А у истории их целые кладбища. Просто народы время от времени
начинают бить этими историями друг друга по голове, вместо того чтобы учиться
мудрости на их примерах. Самое непродуктивное — коллекционировать обиды
прошлого. Вот французы и немцы смогли отойти от многолетней вражды и начать
создавать новую Европу. А ваши отношения с поляками пока далеки от идеала. И не
только с поляками, но и с прибалтийскими республиками. Хотя, справедливости
ради, стоит признать, что это они в основном пытаются использовать уроки
истории против своих соседей. — Дронго откинулся на спинку кресла. До посадки
еще оставалось около четырех часов.
