— Восьмое марта, — улыбнулся он.
— Действительно, восьмое, — улыбнулась она в ответ, — а я
совсем забыла, замотавшись с этой поездкой. Вчера за один день мне сделали
визу, взяли нам билеты, дома было полно проблем… Сегодня утром я чуть не
опоздала в аэропорт.
— Понимаю, — кивнул Дронго.
— Я знаю, — отозвалась она, — у вас глаза понимающего
человека. Может, поэтому вы так нравитесь женщинам.
— Вашей коллеге Чаговец я не очень нравлюсь, — заметил
Дронго. — Значит, бывают исключения.
— Мы об этом говорили, — напомнила Нащекина, — у каждого
свои пристрастия. Ей, наверное, нравится генерал Богемский. У них много общего.
Самолет легко оторвался от взлетной полосы, взяв курс на
Нью-Йорк. Дронго, уступивший место у окна женщине, старался не смотреть в
иллюминатор.
— Не любите летать, — вспомнила Нащекина. — Я обратила
внимание, что вы никогда не смотрите вниз.
— Терпеть не могу, — подтвердил Дронго. — Два часа лета я
еще могу выдержать, а восемь или девять — это уже слишком. К тому же теперь нам
предстоит почти все время лететь над океаном.
— Насколько я знаю, вы много раз бывали в Америке, да и на
другие континенты тоже летали. Или вы передвигались по морю?
— Конечно нет. Повсюду только летал. Летал и боялся. Терпеть
не могу подниматься в воздух. Хотя только в США был раз десять. Приходится.
Кстати, в Чикаго я тоже был. Очень интересный город.
— А я не была, — вздохнула Нащекина. — Хотя в Америке была
два раза. Один раз у друзей в Сан-Франциско, а второй — в Вашингтоне на
конференции.
— Между разведчиками уже проводятся совместные конференции?
— усмехнулся Дронго.
— Я ездила туда от другой организации, — дипломатично
пояснила Нащекина. — И не ловите меня на каждом слове. Хотя я думаю, что
американцы прекрасно знают, кто и зачем к ним приезжает. Как и мы знаем почти
все о прибывающих к нам. Учтите, обратно мы сначала полетим в Берлин, а уж
оттуда в Москву.
— Очень популярный маршрут, — пробормотал Дронго. — Что-то
мы долго взлетаем.
— Разве? По-моему, мы уже взлетели.
— Табличка не гаснет, — показал Дронго. — Когда самолет уже
взлетел, табличка «Застегнуть ремни» обычно гаснет.
— И вы их сразу расстегиваете?
— Никогда в жизни. Но выключенная табличка на меня действует
умиротворяюще.
Не успел он закончить фразы, как табличка погасла. Оба
весело рассмеялись. Стюардесса начала разносить напитки и еду. В полетах Дронго
старался почти не есть, но от небольшой дозы спиртного, которая снимала стресс,
неизменно при этом возникающий, не отказывался.
— Вы думаете, что Бачиньская может знать что-то особенное о
заказчиках? — поинтересовалась Нащекина.
Они оба вели себя так, словно не было того поцелуя у него
дома.
— Мне кажется, да.
— Но Дзевоньский не позволил бы ей узнать больше, чем
полагалось. Он — профессионал. А если она что-то знает, то уже сообщила об этом
полиции.
— Бачиньская не знает, кто именно хочет ее убить. Ведь у
Дзевоньского были сотни клиентов.
— Возможно, — согласилась она. — Странно, что в группе
Дзевоньского столько поляков.
— Ничего странного. Он сам поляк и поэтому привлекал
знакомых земляков. Судя по всему, он знал семью Бачиньской. А с другой стороны,
отношения между русскими и поляками всегда были сложными. Как у французов с
немцами или с англичанами. Или у турков со славянскими народами Балкан. У
соседей частенько непростые отношения.
— С поляками особенно…
— Да. Я как-то читал размышления одного русского философа о
том, что движению на Запад России всегда мешала Польша, которую, в свою
очередь, в Европе рассматривали как своего рода вал против грозного восточного
соседа. Наверное, сказалось и то, что поляки — славяне по происхождению —
приняли католичество, оказавшись вместе с литовцами самыми восточными
католиками в Европе. А это линия разделения цивилизаций, если хотите.
— У нас накопилось слишком много претензий друг к другу, —
заметила Нащекина. — Даже сейчас. Нашему руководству очень не нравится их
активное вмешательство в дела Украины. Судя по тому, как они себя ведут, поляки
собираются стать самыми верными союзниками американцев в Европе, даже потеснив
немцев и французов.
— Уже стали, — кивнул Дронго.
— Да, наверное. И еще они не могут простить нам Катыньской
трагедии, как будто за грехи Сталина должны отвечать мы все. Хотя я их понимаю,
ведь было убито столько офицеров, цвет польской интеллигенции.
— Не уверен, что они вправе предъявлять такие претензии
именно сегодня, — возразил Дронго. — Трагедия в Катыни произошла при
определенных исторических обстоятельствах, которые нельзя игнорировать. Нужно
помнить всю историю.
— Я вас не совсем понимаю.
— Дело в том, что, едва возникнув, благодаря Октябрьской
революции, польское государство стало угрожать существованию своих соседей. В
двадцатом году поляки даже начали войну, захватив в том числе и Киев. Красная
Армия отбросила их к Варшаве, но во время преследования так увлеклась, что
получила сильнейший контрудар. Тысячи красноармейцев попали в плен, тысячи были
интернированы в Пруссию, тысячи погибли. Советское правительство тогда
согласилось на разделительную линию, отдав полякам западные Белоруссию и Украину.
Важно учитывать, что все те люди, которые стояли у власти в тридцать девятом и
сороковом, — Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный, Тимошенко — не могли забыть,
что сделали поляки с их соотечественниками в двадцатом и в последующие годы.
Попавшие в плен красноармейцы умирали с голода, их забивали до смерти, пытали,
мучили. Из них живыми почти никто не вернулся.
Кроме того, к этому времени Сталин и его окружение хорошо
представляли себе, что значит иметь у себя в тылу двадцать тысяч подготовленных
людей, большая часть которых — офицеры. Такой опыт уже был, когда во время
Первой мировой войны сформировали целый корпус из пленных чехословаков. Кстати,
существовали такие же венгерские и польские части. И что произошло?
Чехословацкий корпус поднял мятеж в тылу, где не было регулярных войск, и все
едва не закончилось свержением Советской власти.
— Это, по-вашему, оправдывает убийства в Катыни? — задала
вопрос Нащекина.
— Погодите. Я хочу сказать, что у Сталина и его окружения
был этот негативный опыт. Вспомните о поведении Польши на границах с Советским
Союзом все двадцать лет до начала Второй мировой войны. Это были постоянные
провокации, обстрелы, засылка диверсантов и шпионов, рейды бандформирований.
После того как поляки отказались пропускать войска СССР в случае войны с
Германией, а англичане и французы откровенно торпедировали заключение
совместного союзного договора, Советский Союз был вынужден заключить договор с
Германией, подписав акт Молотова—Риббентропа. По нему предусматривался раздел
Польши и вхождение Прибалтики с Финляндией в сферу влияния Советского Союза.
Договор был обоюдовыгодным, но направленным против Польши и прибалтийских
народов. Хотя благодаря ему Литва вернула себе Вильнюс, который поляки не
хотели ей возвращать ни при каких обстоятельствах. Сейчас они об этом
предпочитают не вспоминать, но Вильнюс Литве подарил именно Сталин.
