«Неужели этот человек, умница, гений, способный так радоваться успехам в учебе чужих для него ребят, со временем будет заниматься черным колдовством, вызывать демонов?! – подумал Глеб. – Или то создание в подвале вызвано не Брюсом, а кем-то другим?…»
Тем временем беседа продолжалась.
– Не печалься, Яков. – Петр похлопал старого товарища по плечу. – Оперятся эти птенцы и полетят в дальние моря, неся флаг российский. И на восток, искать проход между Новым Светом и Старым, и земли Японские, кои тебе так интересны… Кстати, – царь благодушно откинулся на спинку скамьи, – дозволяю старших гардемаринов, наиболее прилежных в учебе, допускать на ассамблеи. Пусть повеселятся, в свете пооботрутся, знакомства заведут.
– Только вспомни черта… – ахнул Брюс. – Смотри, государь, не иначе кто-то из моих. Да в каком виде! В портах парусиновых, кафтане каком-то куцем. Эй, юноша!
И Глеб с изумлением и страхом понял, что эти слова обращены к нему!
Глебу всегда казалось, что его видения – это слепок, как бы видеосъемка давно прошедших событий, в которые он уже не может вмешаться, но и его самого нельзя увидеть или услышать. А тут… Впрочем, времени на размышления не было. Он стрелой бросился из дверей, увернувшись от неуклюжих лакеев, и помчался по темной улице. Сзади раздавались крики: «Караул!», «Держи!» и оглушительно громкий, заразительный хохот Петра.
– Это видение, это просто видение! – Глеб с силой ущипнул себя за руку. Под ногами мягко пружинила бревенчатая мостовая начала XVIII века. – Со мной такое было уже тысячу раз. Сейчас я очнусь.
Но вокруг по-прежнему было темно. Вдоль улицы тянулись высокие заборы московских усадеб, пахло яблоками и свежей травой.
Неожиданно он налетел на что-то твердое. В голове услужливо всплыла фраза из прочитанной когда-то книги: «Некоторые улицы Москвы перегораживались деревянными решетками для защиты от уличных грабителей».
– Сто-о-й! – откуда ни возьмись, как чертик из старинной табакерки, появился солдат с факелом. Рыжее пламя освещало его треугольную шляпу, зеленый кафтан с медными пуговицами. В другой руке он держал старый стрелецкий бердыш.
«Обидно будет, если меня схватят как подозрительную личность. Да суд тут чересчур уж скор на расправу». Глеб прыгнул в темноту. Ноги приземлились на что-то скользкое. Деревянная мостовая местами прогнила, и на ней образовались глубокие лужи, заполненные трухой и грязью. Глеб отчаянно попытался удержать равновесие и со всей силы приложился головой о металлическую оковку уличной решетки. В ушах зазвенело… стало совсем темно.
* * *
– Глеб!.. – Александра с отчаяньем оглянулась на Северина. – Да что же с ним, в конце концов?!
Глеб внезапно застыл, резко побледнел, а потом стал медленно заваливаться куда-то вбок. Саша и Северин едва успели подхватить друга и дотащить безвольное, негнущееся тело до ближайшей скамейки, согнав с нее каких-то бомжей.
Теперь Глеб сидел на скамейке, по-прежнему не реагируя на происходящее. Кожа – белая-белая, глаза закатились, губы стали синюшными, а рука безвольно свесилась. Саша не могла видеть его в таком состоянии – слишком уж больно. Она привыкла, что Глеб – всегда подтянутый, элегантный, уверенный – умеет держать любую ситуацию под контролем. Как папа… Грудь обожгло болью. Сколько бы ни прошло времени, эта рана никогда не зарубцуется, не исцелится. Сколько ни суждено прожить Александре, она проживет это время под бременем вины – перед родителями и перед сестрой. Потерю Глеба она уже не переживет!
Саша прижала руки к груди – то ли молясь, то ли защищаясь от чего-то.
– Что с ним? – снова спросила она чуть заметно дрогнувшим голосом.
Динка покосилась на старшую подругу, а потом поспешно отвернулась.
Северин пощупал Глебу пульс, посмотрел зрачок и развел руками:
– Не понимаю.
– Сейчас со службой спасения свяжусь. – Динка извлекла из кармана джинсов мобильник. – Набредала на их сайт…
Глеб тихо застонал.
– Не надо звонить, – пробормотал он.
Саша нахмурилась. Очевидно же, что у Глеба проблемы со здоровьем, а с этим нельзя шутить.
– Все хорошо… – пробормотал парень, принимая из рук Северина бутыль с водой. Он сделал большой глоток, поперхнулся и закашлялся.
Трое оставшихся членов группы стояли вокруг, как инквизиторы на допросе.
– Все нормально, – повторил Глеб. Он постепенно приходил в себя, на лицо возвращались краски.
– Ты опять что-то видел? Прошлое? – спросила Александра, присев перед Глебом на корточки.
– Не только видел… – сказал парень, избегая ее взгляда.
– Как это?
– Я не знаю, с чем это связано… – произнес Глеб неуверенно, – но сегодня меня там увидели…
– Где? В прошлом? – Динка широко-широко распахнула глаза, из которых, казалось, так и брызжет любопытство.
– Да… – Глеб потер виски руками. – Я видел эту усадьбу в петровские времена, видел самого царя и Якова Брюса… Но, что самое странное, они тоже меня увидели. Брюс первый…
– Это что-то значит? – Северин присел на скамейку рядом с другом. Похоже, тревога за Глеба не покинула его полностью.
– Не знаю, – Глеб опустил голову на скрещенные руки, – но я уже говорил, что это задание кажется мне очень странным. Мы столкнулись с чем-то очень могущественным и опасным.
– Что, опаснее древних богов и всякой лесной и банной нечисти? – не поверила Динка.
– Может быть, – ответил Глеб и решительно поднялся со скамейки. – Ладно, давайте покрутимся тут. Может, обнаружится что-либо подозрительное.
Саша еще раз с тревогой вгляделась в лицо Глеба, но, похоже, с ним действительно все уже было в порядке.
Они разошлись, чтобы осмотреться – каждый со своей стороны. Но идя по тротуару к громаде здания, Александра не столько смотрела по сторонам, сколько думала. В последнее время она окончательно запуталась. Появление в группе Яна встряхнуло «русичей». За время знакомства с Яном – кстати, не такое уж длинное – Саша успела шагнуть от ненависти и полного неприятия к сочувствию, благодарности, какой-то теплоте. Она взяла себе за обыкновение выстраивать с Яном мысленные диалоги, все пыталась ему что-то доказать… После спасения с полузатонувшей яхты Ян вдруг сделался Александре ближе всех в группе, даже ближе Глеба. Однако сейчас, когда ей на миг показалось, что Глебу угрожает смертельная опасность, старые чувства воскресли. Вернее, даже не воскресли – они, как поняла Саша, и не умирали, просто чуть поблекли, чтобы в нужное время вновь стать яркими.
«Я не люблю Глеба. Это просто дружеская симпатия, дань уважения», – сказала себе девушка и почувствовала, что это ложь.
«Я не люблю Яна. Это просто благодарность и… сочувствие», – произнесла она мысленно и поморщилась. Откуда вообще взялось это слово «любовь»? А с другой стороны, почему при одной мысли об этом наглом выскочке в груди возникает такое странное ощущение – щекочущее, и тревожное, и приятное одновременно?
