— Вы сказали, ваш сын? — Голос Елизаветы был полон энергии, темные круги под глазами исчезли, и сэр Дэнни мысленно поздравил себя с очередным успехом в лекарской практике.
— Сколько лет вашему сыну?
— Двадцать два, мадам, — ответил сэр Дэнни, стараясь предугадать, где здесь ловушка, но ничего не обнаружил.
— И как долго он играет женские роли?
— Как только решил, что пойдет по моим стопам и станет актером. Видите ли, Ваше Величество, наиболее молодые актеры всегда играют женские роли, потому что на сцене это выглядит наиболее правдоподобно. — Сэр Дэнни покраснел и запнулся, увидев на губах Елизаветы презрительную усмешку. Она и так прекрасно знала эти азбучные истины.
— А сколько лет было вам, когда вы начали играть только мужские роли?
— Восемнадцать, мадам. С точки зрения театрального искусства, это самый подходящий возраст. — Почувствовав, что его занесло на опасную почву, сэр Дэнни поспешно добавил: — Но Роузи…
— Роузи — женское имя.
— Розенкранц…
— А Розенкранц — глупое! — Королева остановилась так резко, что сэр Дэнни чуть было не споткнулся о подол ее платья. — Может быть, вы хотите рассказать королеве о своем сыне еще что-нибудь?
Резкий тон королевы заставил сэра Дэнни окончательно сдаться.
— Да, Ваше Величество. Он… Она — женщина. Я одел ее в мужскую одежду, и она играла женские роли.
— Однако вы смелый человек, сэр Дэнни Плаймптон!
— Нет, Ваше Величество, скорее просто глупец, но разве у меня был выбор? — Сэр Дэнни тяжело вздохнул и изложил королеве содержание письма лорда Сэдлера. Да, вся неразбериха была результатом неповиновения сэра Дэнни воле покойного, и если… Нет, и когда королева поймет все до конца, она не ограничится простой петлей. Она его четвертует!
— Но потом Роузи уже была не со мной. Я отдал ее на попечение благородной леди, которая взялась сделать из нее светскую даму, — схватился сэр Дэнни за последнюю спасительную соломинку.
— Имя леди?
— Леди Хонора, вдова герцога Бурнхэма и барона Роуза. — Сэр Дэнни сознавал всю неуклюжесть своей попытки вывернуться. Однако королева Елизавета задумчиво потерла подбородок и сказала:
— Когда-то леди Хонора входила в число моих фрейлин. Хорошо, я наведу справки.
Сэр Дэнни не сомневался в душевной чистоте леди Хоноры, которая обязательно расскажет королеве всю историю от начала до конца.
— Возможно, она передала мою дочь одной из своих тетушек, — в отчаянии продолжал сэр Дэнни.
— Вы что же, не знаете точно, какой именно леди передали на воспитание свою приемную дочь? — недовольно спросила Елизавета.
— Грубых мужчин не всегда беспокоят такие тонкости. — Сэр Дэнни решил блефовать до конца.
— Вы разочаровываете меня, сэр Дэнни Плаймптон. Никогда не поверю, что вы один из этих «грубых мужчин».
Последние слова королевы прозвучали как пощечина, и сэр Дэнни понял, что собственными руками сломал хрупкое взаимопонимание, которое начинало зарождаться между ним и королевой. Был ли виноват в этом Эссекс, к лести которого так привыкла Елизавета, или здесь было примешано что-то очень старое, которое он ненароком затронул? Сэр Дэнни долго молчал, пытаясь найти в своем богатом опыте общения с женщинами то единственное, чем можно смягчить сердце Ее Величества.
Они вышли на площадку для тенниса, и королева, усевшись на каменную скамью для зрителей, объявила:
— В настоящий момент, сэр Дэнни, ваша жизнь балансирует на тонкой грани между тем и этим светом. Возможно, это будет зависеть от того, как ваша дочь сыграет в завтрашнем «Гамлете». Посмотрим, сможет ли она доказать, что любит вас. А теперь можете идти. Сегодня я больше не нуждаюсь в ваших услугах.
Разбитый и несчастный, почти обливаясь слезами, сэр Дэнни упал на колени, но королева жестом показала, чтобы он убирался. Актер понуро побрел ко дворцу, время от времени оглядываясь назад, пока Елизавета не скрылась из виду, окруженная плотным кольцом фрейлин.
Сэр Дэнни обреченно смотрел под ноги и даже не заметил чью-то притаившуюся фигуру, внимательно наблюдающую за ним.
23.
Леди Хонора, Энн и Джин нашли королеву на каменной трибуне теннисного корта. Она взирала на площадку с таким видом, словно на ней шла азартная игра. Неподалеку стояли дрожащие от холода фрейлины.
— Ваше Величество, — обратилась леди Хонора к Елизавете, — позвольте мне отослать бедных девочек во дворец: они совсем продрогли. Думаю, что если вам что-нибудь понадобится, я сама смогу помочь Вашему Величеству.
Королева Елизавета взглянула на трех женщин так, будто только сейчас заметила их появление.
— Леди Джин, леди Энн, леди Хонора, как я рада вас видеть. — Она сделала повелительный жест, и фрейлины упорхнули. — Что с вашим лицом, дорогая леди Хонора?
— Неужели оно стало таким уродливым? — Леди Хонора обеспокоенно потрогала свой шрам.
— Нет-нет, что вы! — Королева замахала руками. — В конце концов какая разница? Вы же не молоденькая девушка, жаждущая внимания мужчин, и я не девочка, чтобы рыдать над жестокостями мира. Кстати, кто-нибудь из вас помнит покойного короля, моего отца?
Меланхоличный тон королевы обеспокоил женщин, и они обменялись тревожными взглядами.
— Король Генрих был славный монарх, Ваше Величество, — ответила леди Хонора. — Однако всю свою жизнь я прожила под солнцем вашего правления.
— А вы не помните правление моей сестры, во время которого я чуть было не лишилась жизни? Или короткое пребывание на троне леди Джейн Грей? Или моего брата Эдуарда? Да, конечно, вы слишком молоды, чтобы помнить моего отца и то, как он обошелся со мной.
— Конечно, я не помню короля лично, — ответила Джин, — но наша мать была при его дворе.
— Я помню вашу матушку. — Казалось, Елизавета немного оттаяла. — Она ведь тоже была одной из моих фрейлин в те далекие времена, когда меня называли просто леди Елизаветой.
— Она часто рассказывала об этом, мадам, — вмешалась Энн. По ее голосу было видно, что память о матери вызывает в ней самые теплые чувства.
И Джин, и Энн, конечно же, знали, что король Генрих VIII держал своих дочерей в ежовых рукавицах. Трудно было найти более жестокого деспота, всю свою жизнь переживающего, что оба его ребенка — дочери. Если они угождали ему, то король еще мог терпеть их присутствие, иначе попросту прогонял с глаз долой. Так, леди Елизавета была изгнана из дворца, едва ей исполнилось двенадцать, и частенько терпела нужду и голод в постоянном страхе за свою жизнь, поскольку знала, что случается с теми, кто вызывает неудовольствие короля Генриха. Ее мать, например, была обезглавлена.
— Свет надежды и гордости мелькал в его глазах, — сказала королева, словно разговаривая сама с собой, — когда он говорил о своей дочери. Я полагала, что он восхищался мной не только за то, что я королева, но и за то, что в первую очередь женщина… Да, именно так. Ведь он восхищался всеми женщинами.
