Виктория вымыла волосы и лицо и, перебросив мыло Селесте, снова погрузилась в озеро — заметив с мрачным юмором, что вода в нем не стала теплее, — и смыла с себя мыльную пену.
Выходя из воды, Виктория довольно сильно дрожала. Ей не хотелось надевать грязное нижнее белье и измятое платье, но разве у нее был выбор?
Однако женщины, которые настаивали на том, чтобы раздеть ее, стояли теперь, ожидая возможности одеть ее, причем не в ее собственную одежду, а в светло-желтое вышитое одеяние. Одеяние было чистое и простого покроя, но белья Виктории не дали.
Селеста сняла с куста на поляне темно-синий шерстяной плащ, и Виктория закуталась в него.
После этого все женщины вернулись к палатке Данела.
Данел сидел на своем пне и ждал, явно нервничая.
Селеста принесла миску с горячей водой и подала ему.
Наклонив голову к ее животу, он плотоядно усмехнулся и заявил:
— Говорил ли я уже тебе, что ты — моя лучшая любовница?
— Если опасаешься, что я перережу тебе горло, то не бойся — я этого не сделаю, — сказала она.
— Умница.
Он подал ей бритву.
Селеста принялась править бритву на ремне.
— У меня хватит изобретательности придумать что-нибудь более интересное.
Данел побелел как полотно.
Рауль презрительно фыркнул.
Данел повернулся к нему:
— Эй, кузен! Кому-то придется отправиться за моей матерью.
Рауль доел свою кашу.
— И кто это, по-твоему, должен сделать?
— Конечно, ты, мой король! — громко расхохотался Данел.
Рауль, по правде сказать, понимал, что у Данела есть основания так говорить.
Если Рауль становился королем, то он становился также и главой семьи, и в его обязанности входило иметь дело со своенравными леди, общаться с которыми все до смерти боялись.
Рауль встал:
— Я приведу ее сюда.
— Она коварная, как змея, но является матриархом семьи, так что постарайся не плакать, когда она будет говорить с тобой.
— В отличие от тебя я не плачу, когда твоя матушка учит меня уму-разуму, — сказал Рауль и стал подниматься по тропинке.
Данел усмехнулся с довольным видом:
— Эй! Ты хоть знаешь, куда идешь?
— Знаю, — сказал Рауль и повернулся, чтобы полюбоваться выражением лица Данела, когда тот услышит его последнюю фразу. — Я время от времени навещаю твою матушку.
С удовлетворением увидев удивление Данела, он зашагал к дому своей тетушки.
Когда Рауль, тяжело дыша, взобрался на гору, Айзба Хавьера работала на своем огороде. Внимательно оглядев гостя с головы до пят, она фыркнула и сказала:
— Неженка.
По сравнению с ней он был неженкой. Тонкая, как кнут, она выглядела старше своих сорока семи лет, чему способствовала жизнь в Морикадии под гнетом де Гиньяров. Она была крепкая, умная, презирала всякие слабости, а самое главное, умела выжить при любых обстоятельствах.
Он ее обожал.
— Я пришел, чтобы отвести тебя в лагерь Данела.
— Вы урегулировали свои разногласия, не так ли? Давно пора вам, ребятки, перестать дуться друг на друга и мирно играть вместе.
Ему нравилось, как она решительно ставит на место двоих могущественных мужчин. Дальше она обязательно напомнит, как меняла ему пеленки.
— Виктория согласна с тобой и взяла дело в свои руки.
— Виктория? — Айзба Хавьера окинула Рауля критическим взглядом. — Англичанка, которая живет в замке?
— Ты знаешь о Виктории?
— У меня было видение.
— A-а, ну конечно, — согласился он.
В семье поговаривали, что Айзба Хавьера была колдуньей.
По его мнению, она знала все, потому что никто не осмеливался утаивать от нее информацию из опасения, что она за это спустит три шкуры.
— Англичане слабаки, — сказала она.
— Только не Виктория, — сказал он и рассказал историю о том, как Виктория воспользовалась его шпагой, чтобы остановить поединок.
— Она молодец. А вы, мужчины, дураки, — сказала она с довольным видом. — Однако она англичанка, а все они белокурые, светлокожие, боятся тяжелой работы и опасаются испачкать руки.
— Она белокурая и светлокожая. Она красивая и сильная. И она работает — она учит детей. Твое видение показало тебе это?
— Да, я это знаю.
— Сегодня она становится моей собственностью.
— Глупец! — Айзба Хавьера сердито взглянула на него. — Если бы у нее были деньги или титул — тогда другое дело.
Он стер грязь с узловатых пальцев Айзбы Хавьеры и улыбнулся:
— Что же мне делать? Она мне подходит и станет украшением моего двора.
Айзба Хавьера положила руку на его лицо и заглянула в его глаза:
— Ты ее любишь?
Он рассмеялся:
— Я сын своего отца. Я не люблю. Я храню то, что принадлежит мне.
Старая женщина тяжело дышала, обдумывала, что сказать, и наконец произнесла:
— Я была служанкой в отеле, где твоя мать встретилась с твоим отцом. Он мне никогда не нравился.
— Моего отца никто не любит. А он либо не знает этого, либо ему это безразлично. — Раулю вспомнилось холодное лицо Гримсборо, безразличие в его глазах и страшная жестокость. — Но жизнь с ним сделала меня сильным. Я не боюсь боли. Я не боюсь одиночества. Я умею планировать и могу за проблемами сегодняшнего дня разглядеть победы дня завтрашнего, следующей недели, будущего года или даже десятилетия.
— Ты это говоришь, а я вижу в тебе твою мать, — сказала Айзба Хавьера, довольно больно хлопнув его по щеке. — Самонадеянную, упрямую, бесшабашную.
— Все это очень хорошие качества для короля.
— Да, это так. Но у тебя, как и у твоей мамаши, есть страстность, о которой, возможно, ты даже не подозреваешь.
Это задело его гордость.
— Я знаю свои страсти.
— Все может быть, — произнесла Айзба Хавьера, пристально вглядываясь в его лицо. — В отличие от отца твоя мать действительно любила.
— Это была ее слабость.
— И ее сила. Она была готова убить ради тебя. И сделала это. — Айзба Хавьера указала на пенек во дворе: — Сядь там. А я принесу тебе что-нибудь поесть и выпить.
— Будет сделано, Айзба Хавьера, — сказал Рауль.
Пока он ел и ждал, когда она переоденется, он размышлял о том, что Виктория, должно быть, глубоко несчастна, если понимает то, что должно произойти. Но когда, вернувшись в замок, он обнаружил, что она сбежала, он пришел в ярость. Да, она была его пленницей, и он предъявлял к ней требования.
