— Так он монахом был в нашем Александровском монастыре.
После революции монахов разогнали, а старец здесь остался. Сколько раз его
арестовывали, не счесть, и каждый раз отпускали. Бог берег, не дал ему без
вести сгинуть. Жил в сторожке, милостыню собирал, глупые его за дурачка
считали, а умные к его словам прислушивались. Я к нему со своей бедой пришла —
муж у меня на машине разбился, вместе с детьми, боялась, руки на себя наложу,
вот и пошла. Он со мной долго тогда разговаривал. Сначала я просто заходила
каждый день: забегу перед работой и с работы загляну, а как вышла на пенсию, и вовсе
к нему переселилась. Он к тому времени почти ослеп, оставлять его одного я
боялась. Так вот и жили. К нему последние лет пятнадцать народ ехал за триста
километров из соседних областей. Если б старец хотел, мог бы жить припеваючи,
но он ни копейки у людей не брал. Скажет: иди в церковь, свечку поставь Николаю
Чудотворцу, пачку чая возьмет или печенье, очень печенье любил, а все, что в
подарок ему у сторожки оставят, детям раздаст. Ребятня со всего города так у
него и толклась. Он то свистульки им сделает, то стихи смешные читает, в ладоши
хлопает, сам, точно дитя малое. Очень его любили. Не все, конечно, люди-то
разные. Батюшка вот нам говорит, что старца обуяла гордыня и он себя апостолом
новым вообразил. Уж не знаю… Ему виднее, конечно, но по мне не было человека
добрей и тверже в вере, чем старец Николай. Никогда ни о ком плохого слова не
сказал. Тихий, светлый, рядом с ним и я душой светла.
— В музее мне сказали, что после его смерти вы передали
им кинжал.
— Да, так и было. Только украли его сразу. Федька
украл. Я теперь себя корю — зачем отдала? Старец велел кинжал сберечь, вот я и
подумала, что в музее будет надежнее. А получилось… — Женщина горестно
вздохнула.
— Откуда у него этот кинжал?
— Не знаю, — вроде бы удивилась Граня. — Он,
когда заболел, мне про него сказал. Вещей у него вообще никаких не было,
сторожка не запиралась, заходи и бери, что хочешь, да только брать-то и нечего
было. Спал на лавке, ни одеяла, ни подушки, холод зимой, руки, ноги мерзнут, а
он посмеивается: молитвы, говорит, согревают. Как выжил, диву даюсь,
действительно человек божий. Это уж потом мужики ему «буржуйку» соорудили, а
люди, что рядом жили, приносили дрова, по очереди ее топили, сам-то он забывал.
А в последние годы электричество в сторожку провели, два рефлектора ему
подарили, он брать не хотел, но я настояла. Пока он на службе, натоплю в
сторожке, у него ж ноги болели, врач сказал, надо их в тепле держать, он и
зимой, и летом в валенках ходил. Из всего имущества было у него только
Евангелие. Книгу он с собой носил всегда, в кармане, потому что году в
пятидесятом у него Библию украли, и он очень огорчался, а Евангелие ему кто-то
принес уже позднее. Я его себе оставила на память о старце. В общем, я и знать
не знала, что у него в сторожке тайник есть, а как он умирать собрался, мне про
него рассказал. В стене был тайник, за лавкой, и лежал там кинжал этот. Велел
хранить.
— А старец не рассказал вам, что за кинжал такой?
— Плох он был, говорить почти не мог. Сказал: сберечь
надо, что кинжалов всего семь и они еще послужат. И что-то про дьявола говорил,
да я не поняла.
— Кинжал ключом не называл?
— Не помню такого. Зато вспомнила: к старцу человек
приезжал, давно, я тогда только за ним приглядывать стала. И человек тот о
кинжале спрашивал, и рисунок показывал, говорил, что из всех монахов нашего
монастыря в живых после революции остался только старец, и он, может, знает,
где кинжалы. А старец сказал, что не знает. А тот засмеялся и говорит: «Разве
пристало врать божьему человеку?» Я еще тогда рассердилась на него очень. Как,
думаю, посмел говорить такое? А старец только улыбнулся и ответил: «Во благо
иногда и соврать не грех. Тебе для баловства кинжал нужен, а это вещь святая, в
грешные руки попасть не должна». И человек тот с ним согласился, попросил у
старца прощения и уехал. Я потом старцу говорю: «Таких гнать надо от себя». А
он мне: «Человек этот вовсе не плохой, только уж очень любопытный, а
любопытство пустое тоже грех». У старца плохих людей не было, все хорошие. Вот
когда он мне про кинжал-то сказал, я тот разговор и вспомнила. «За ним, —
спросила, — приезжал?» А старец ответил: «За ним. И другие приедут. Но ты
кинжал никому не отдавай. Если только в церковь… Но там не примут».
— Почему не примут? — удивилась я.
— Не объяснил. Потом вдруг тоже человека того вспомнил
и говорит: «Убили его, Граня. Мне видение было. Но он их нашел. Не в тех руках
теперь святыня, и очень меня это тревожит». Вот так и сказал, только я ничего
не поняла.
— Простите, а когда приезжал тот человек?
— Давно. Лет двадцать назад, а может, и больше.
Я почувствовала легкое беспокойство и продолжала
расспрашивать:
— Не помните, как звали того человека?
— Помню. Анатолий. Приезжал он как раз в свои именины,
старец еще спросил: «Знаешь, день сегодня какой? Ангела твоего. Проси Господа,
чтоб он всегда рядом был». У меня сына Анатолием звали, вот я и запомнила.
— Как он выглядел? — волнуясь еще больше, спросила
я.
— Обыкновенно выглядел. Среднего роста, молодой, лет
тридцати, светловолосый, с бородкой. Глаза у него хорошие были, да и сам
веселый такой, и видно, что добрый. Еще сказал, что дочка у него родилась в
апреле, как раз в Пасху, а старец ответил, значит, будет счастлива.
Как я не рухнула со скамьи, сама не представляю, потому что
выходило, что у старца был мой отец. Конечно, много на свете светловолосых
Анатолиев, у которых в Пасху родилась дочь, но я была уверена: человек, о
котором рассказывает Граня, — мой отец. Он каким-то образом узнал, что у
старца хранится кинжал или, скорее, догадывался, что тому известно нечто о его
истории и местонахождении, и приехал к нему специально. А потом его убили. И
если верить в пророческий дар старца, кинжалы мой отец все-таки нашел. Правда,
не все, раз один из них в то время находился у старца.
Я уже довольно долго сидела молча, уставившись в одну точку
на церковной стене. Граню это, казалось, не беспокоило, она, должно быть,
предалась своим воспоминаниям.
— Но почему вы отдали кинжал в музей? — очнувшись,
спросила я.
— Потому что как сказал старец Николай, так и вышло.
Явились за кинжалом-то. На сороковой день после смерти старца и явились.
— Кто явился?
— Люди, — пожала Граня плечами. — А кто они
такие, поди разберись.
— Но ведь что-то они вам сказали?
