И я отправилась с ней в театр. Мы сидели в партере, бабуля
вооружилась биноклем, а мои мысли непостижимым образом вновь вернулись к
Прохорову. И вот в конце первого акта, когда несчастная Жизель готовилась
умереть, а в женской части зрительской аудитории зрел вздох возмущения, мол,
все мужики одним миром мазаны и верить им никак нельзя, я подняла голову и увидела
в левой ложе… Прохорова. Он сидел в абсолютном одиночестве и с таким выражением
на лице смотрел на сцену, точно диву давался, с чего бы девушке обезуметь да
еще и умереть. То есть очень сомневался, что такое в принципе возможно. Тут он
неожиданно повернулся, и взгляды наши встретились, хотя я к этому не
стремилась. Губы его раздвинулись в улыбке, и он едва заметно кивнул, а я
отвернулась. Странное дело, сердце стучало, как барабан, причем очень подмывало
повернуться и еще раз взглянуть на Марка Сергеевича. Что я и сделала. И
убедилась, что балет теперь интересовал Марка Сергеевича мало. Точнее — вообще
не интересовал, потому что смотрел он на меня.
Тут Жизель наконец-то скончалась, занавес опустился, зрители
зааплодировали. Когда я вновь подняла голову, Прохорова в ложе не было.
Бабушка между тем потянула меня в буфет. Посещение буфета
она считала обязательным, и даже длинная очередь не отбивала у нее охоты съесть
пирожное, стоя в темном углу, где жались такие же энтузиасты.
— Возьму тебе эклер, — сказала она, поправляя
палантин. Вдруг брови ее поползли вверх, а в лице наметилось величайшее
изумление.
Я повернулась, стараясь понять, что так потрясло бабулю, и в
трех шагах от себя увидела Прохорова. Сегодня он был в черном костюме,
белоснежной рубашке с белой бабочкой и, несмотря на это, фантастическим образом
умудрялся не выглядеть законченным придурком. В руке он держал трость, а при
ходьбе слегка прихрамывал. Граждане завороженно провожали его взглядами, забыв
про коньяк и эклеры, а он вроде бы даже не замечал чужого внимания.
— Здравствуйте, Ярослава Анатольевна, —
приветствовал Марк Сергеевич меня.
Теперь сотни глаз впились в меня, а я попыталась
представить, как сейчас выгляжу. Надо было надеть черное платье с большим
вырезом на спине.. Правда, бабуля его не любит… Тогда кружевной костюм. А я в
короткой юбке и кофточке, которой уже полтора года. Я же не собиралась в театр,
в конце концов. Ничего, у меня красивые ноги, так что юбка кстати.., и кофточка
симпатичная, мне идет… Что за чушь лезет в голову?
— Здравствуйте, — кивнула я и самым дурацким
образом покраснела. Хотя с чего бы мне краснеть?
— Это кто? — нахмурилась бабуля, без стеснения
разглядывая Прохорова.
— Знакомый… Марк Сергеевич.
— Это ваша мама? — любезно осведомился Прохоров.
Бабуля широко улыбнулась и сказала:
— Не пересаливайте, молодой человек. — Однако
чувствовалось, что к парню подобрела.
— Это моя бабушка, — вздохнула я.
Не издав ни звука и не особо гримасничая, Марк Сергеевич дал
понять, что потрясен, а бабуля, понятное дело, подобрела к нему еще больше. Тут
освободился столик, не иначе как из-за вмешательства потусторонних сил, Марк
Сергеевич нас за ним пристроил, а сам мужественно встал в очередь, вгоняя в
столбняк девиц, дам и даже старушек, чьи воспоминания о молодом задоре внезапно
обострились и грозили принять опасные формы. Пока он развлекал своим внешним
видом общественность, бабуля воспользовалась тем, что слышать он нас не может,
и задала вопрос:
— У тебя что, роман с этим типом?
— Он мне не нравится, — поспешно ответила я и задала
свой вопрос:
— А тебе?
— Уж очень ловок, — хмыкнула она. — Не
вздумай влюбиться. С таким и до каторги недалеко. Черт хромой, — заключила
она и нахмурилась.
Пришедшее на ум бабуле сравнение произвело на меня
впечатление. То, что при взгляде на аристократическую физиономию Марка
Сергеевича сразу же вспоминается нечистый, удручало. Кстати, бабулиному чутью я
доверяла. Последнего претендента на мое сердце она назвала латентным козлом и
оказалась права.
Тут вернулся Марк Сергеевич, принес нам шампанское и эклеры,
бабуля начала расточать улыбки, а он разливался соловьем по поводу спектакля,
абсолютно не касаясь тем, которые мне были интересны. К счастью, антракт
заканчивался, Марк Сергеевич предложил нам свою ложу, но мы с благодарностью
отказались.
— С какой стати он вокруг тебя круги нарезает? —
недовольно спросила бабуля, послав обворожительную улыбку Прохорову.
— Что за выражения? — закатила я глаза. Бабуля
посуровела, а я вздохнула:
— Он наш клиент.
— Теперь ни одной ночи спокойно не усну, зная, что мое
сокровище обхаживает такой тип.
— Не преувеличивай.
Занавес поднялся, и нам пришлось замолчать. Разумеется,
взгляд мой то и дело устремлялся в сторону ложи, я не хотела, чтобы Марк
Сергеевич это заметил, в результате так вращала глазами, что к концу спектакля
запросто могла заполучить косоглазие. Он сидел, развернувшись к сцене, головы в
мою сторону ни разу не повернул, и это было обидно. Хотя что там делалось с его
глазами, тоже неясно.
Когда в зале зажгли свет, мы с бабулей заторопились к
выходу. Встречаться еще раз с Марком Сергеевичем мне не хотелось, бабуля это
почувствовала и безропотно трусила за мной. Оказавшись на улице, я вздохнула с
некоторым облегчением, но все равно хотелось оказаться подальше от театра. Мы
направилась к стоянке такси.
— Ты у меня ночуешь? — спросила бабуля, занимая
переднее сиденье.
— Нет. Работы много.
— Ну-ну. — Бабуля поджала губы и отвернулась.
— До свидания, — сказала я и захлопнула дверцу.
От театра до моего дома совсем недалеко, так что я решила
пройтись пешком, чем вызвала презрительное фырканье старушки. Должно быть,
подумала, что я тороплюсь от нее избавиться, чтобы броситься в объятия
Прохорова. Разубеждать бабулю — себе дороже, и я помахала ей на прощанье рукой.
Перешла дорогу и поспешила свернуть в ближайший переулок, чтобы ненароком не
натолкнуться на Марка Сергеевича.
Предосторожность оказалась совершенно излишней — за моей
спиной затормозила машина, я повернулась и увидела уже знакомую роскошную
спортивную тачку. Марк Сергеевич приоткрыл окно и предложил без улыбки и намека
на игривость:
— Я вас подвезу.
— Спасибо, — ответила я, — я живу по
соседству.
— Я знаю, где вы живете. Садитесь.
