— Значит, так, — серьезно начала Евдокия
Гавриловна, — рассказываю по порядку. Дом наш когда-то принадлежал его
бабке. Она сама из Питера, чуть ли не княгиня, а может, и княгиня.., ну, да не
в том дело. В общем, из благородных она, сюда вслед за братом приехала. Это мне
моя мать, покойница, рассказывала, она у нее в домработницах жила. Была
Матюшина бабка вдова, жила скромно, воспитывала двух дочерей, одна вышла замуж
и уехала, а вторая с ней осталась — она хромала и увечья своего стеснялась. Уже
перед войной, когда мать умерла, вышла замуж за учителя, родила двоих детей,
один из них Матюша как раз и есть. После революции у бабки дом отобрали, а ей с
дочерьми оставили комнату под лестницей, там теперь кладовка, а у них
гардеробная была. Комната без окон, метров тринадцать, там и ютились. А матери
моей как жене красноармейца выделили жилье в доме, бывшую хозяйку очень жалела
и помогала ей, чем могла. Году в тридцать восьмом та умерла, а дочке выделили
комнату внизу, где сейчас Матюшина квартира. Она в то время в техникуме
работать стала, жизнь потихоньку налаживалась, потом замуж вышла, а мужа ее
выдвинули по партийной линии, и стал он большим начальником. Ну, может, и не
совсем большим, но выбил себе еще комнату. А в пятидесятых дом начали
расселять. Внутри все перегородки снесли, что после революции наделали, и стало
у нас шесть квартир: четыре наверху и две внизу. После смерти родителей Матюша
здесь остался, а подвал занял под мастерскую, у него с детства страсть
проявилась к ювелирному делу. Отец его, пока жив был, увлечения сына не одобрял,
но и не препятствовал. Подвал просторный, вот Матюша там и обосновался, отец
разрешение выхлопотал, туда из его квартиры дверь вела. Родители умерли, когда
Матюше лет двадцать пять было. Сначала отец скончался, а вслед за ним и мать.
Сестра в другом городе с семьей жила. В общем, за парнем никакого присмотра, и
пошел он по кривой дорожке. Это уж мы потом поняли, когда его арестовывать
пришли, а до той поры считали: работает себе человек, и слава богу. Народ к
нему валом валил. Разные, конечно, люди. Должно быть, были такие, кто его с
панталыку и сбил. Я ж говорю — он слабохарактерный. В один прекрасный день
нагрянула милиция, и его арестовали. Сказали, монеты какие-то подделал. Может,
и подделал, а может, и нет, поди разберись. Дали ему восемь лет, срок немалый.
И квартира бы пропала, не пропиши он туда племянника. Тот непутевый, от
родителей уехал и здесь без дела болтался. Матюшину квартиру он все восемь лет
сдавал, а сам жил у какой-то подруги. Пока Матюша в тюрьме был, подвал залило —
канализацию зимой прорвало, затопило все до потолка. Кое-как залатали, но и
теперь живем, как на бочке с порохом, не ровен час… О чем это я?
— Матюшу когда посадили? — спросила я.
— Сейчас высчитаю. Вернулся он девять лет назад да
восемь отсидел.., семнадцать лет получается.
«Значит, в тюрьме он оказался как раз перед похоронами
отца, — отметила я, сама толком не зная, почему это для меня так
важно. — А отец исчез за пять лет до того момента, когда его тело было
обнаружено и предано земле».
— Когда Матюша из тюрьмы вернулся, — продолжала
Евдокия Гавриловна, — ювелирное дело забросил, а может, запретили ему им
заниматься. Правда, бывало, в своей мастерской возился, но больше пьянствовал
да на рынке болтался. Но люди говорили, что с прежних времен у него кое-что
осталось. Если милиции верить, до тюрьмы Матюша был подпольным миллионером. Но
я, если честно, сомневаюсь. Жил он тогда скромно. Да и уж, наверное, из хором
бы наших, коли богачом был, переехал бы куда получше. Хотя и тут наверняка не
скажешь, может, не хотел к себе внимания привлекать. Опять же мастерская… В
общем, с уверенностью ничего не скажу, но деньги у него и впрямь водились и,
должно быть, на черный день кое-что припас, вот кто-то и позарился…
— Конечно, припас, — с воодушевлением кивнула Анна
Павловна. — Сама говоришь, не бедствовал. А откуда деньги, если человек
после тюрьмы и нигде толком не работает?
— Жалко Матюшу, — вздохнула Евдокия Гавриловна.
— Жалко, — согласилась Анна Павловна. — Вот
ведь время: за рубль убить готовы, а за спрятанное золото сунуть человека в
петлю — вообще пара пустяков.
— Скажите, а вот мужчина, которого соседка утром
видела, он раньше к Матюше не приходил?
— Не знаю. Если честно, она у нас слеповата, а уж
бестолкова — ужас! Говорить с ней мука смертная. То ли видела, то ли нет. Я к
ней следователя водила, так он замучился. Сестра Матюши приехала, ну и
племянник, конечно, сразу объявился. Им до Матюши дела нет, быстрее бы
похоронить да квартиру продать. А охотников уже немало, по улице слух гуляет,
что в квартире золото-бриллианты, которые Матюша от милиции спрятал то ли в
стене, то ли в полу. Купит какой-нибудь дурак и начнет все крушить, дом-то и
рухнет, ему уж сто пятьдесят годов.
— Евдокия Гавриловна, — решилась я. — А вы у
Матюши кинжал не видели? Серебряный, с распятием на рукоятке…
— Я нет, а муж видел. Показывал ему Матюша кинжал по
пьяному делу, говорил, антикварная вещь, больших денег стоит. Вроде предлагали
ему за него целый миллион. Мой-то испугался — вдруг правда? Уговаривал спрятать
или в музей отдать.
— А кто хотел купить кинжал, Матюша не рассказывал?
— Может, и говорил чего, да я не знаю. Я думаю, у него
от бабки антиквариат этот. Мама рассказывала, когда в городе после революции
погромы начались, бабка кое-что спрятать успела. И золото, что в шкатулке
лежало, и еще много чего. Но мама о том помалкивала, потому что время страшное
было, жизнь человеческая копейки не стоила. А тут вдова, две дочки, жить-то на
что-то надо, а их ведь даже на работу не брали. Да и куда пойдет работать
барыня, которая отродясь ничего не делала?
— Да, время было тяжелое, — вздохнула Анна
Павловна.
