– Где остальные?
– Каюзака я оставил в Амьене с нависшим над ним
обвинением в сбыте фальшивых денег, – сказал гасконец, обтираясь мокрым
полотенцем. – Когда мы расстались, он выглядел чрезвычайно довольным
жизнью – после долгого воздержания от драки колотил скамейкой с полдюжины
противников, и вид у него был крайне воодушевленный, я бы даже сказал,
одухотворенный… Надеюсь, с ним все обойдется.
– А де Вард?
– О, граф в полной безопасности. Он лишь потерял коня,
но, я ду…
Он замолчал и обернулся к резко распахнувшейся двери.
Быстрым шагом вошел кардинал Ришелье, одетый испанским грандом, с висевшей на
шее маской. И отрывисто спросил:
– Все в порядке, д’Артаньян?
Выпрямившись, сжимая в руке полотенце, – он от волнения
сжал ткань так сильно, что с нее на пол ручейком струилась вода, –
гасконец лихорадочно искал слова, способные кратко, но исчерпывающе передать
все, что им пришлось пережить: лондонские треволнения, вполне реальную угрозу
пыток и бесславной смерти, морское путешествие, бешеную скачку по Франции,
вдруг ставшей чужой и враждебной. Быть может, и не было таких слов…
В конце концов он просто сказал:
– Вот…
И с сияющими глазами протянул кардиналу на мокрой ладони
кожаный мешочек. Нетерпеливо распустив ремешок, кардинал вытряхнул на ладонь
холодно сверкнувшие алмазные подвески, и его лицо озарилось такой радостью, что
для д’Артаньяна это стало прекрасной наградой.
– Д’Артаньян, вам нет равных, – тихо сказал Ришелье,
завороженно любуясь игрой света внутри кристаллов, самых обычных на вид
стекляшек, но по какому-то древнему уговору считавшихся едва ли не мерилом всех
ценностей. – Судьба королевы Франции была в ваших руках… впрочем, она и
теперь остается в наших… Быстрее одевайтесь, и пойдемте. Вы тоже, де
Кавуа. – Его лицо озарилось спокойной улыбкой триумфатора. – Не
исключаю, что его величество захочет отдать некоторые распоряжения, которые не
всякому поручишь, и на этот случай под рукой нелишне будет иметь капитана
гвардейцев…
«Волк меня заешь, прав Планше! – подумал д’Артаньян,
торопливо натягивая маскарадный костюм и надевая маску. – События-то
грядут точно исторические!»
– Что с остальными? – спросил Ришелье, нетерпеливо
ожидая, когда гасконец кончил завязывать тесемки маски. – Нужно кого-то
выручать?
– Каюзака, пожалуй, – сказал д’Артаньян. – Он
застрял в Амьене, мы попали там в засаду…
– Я распоряжусь, чтобы нынче же отправили верховых к
интенданту провинции. Идемте, господа, идемте!
Буквально через минуту они вошли мимо почтительно
посторонившегося гвардейца в будуар королевы. Она была уже полностью одета в
бархатный лиф жемчужно-серого цвета с алмазными застежками и юбку из голубого
атласа, всю расшитую серебром. Рядом стоял король Людовик Тринадцатый в изящнейшем
охотничьем костюме из зеленого бархата. Больше никого, кроме них, в комнате не
было.
Д’Артаньян, скромно поместившись за спиной кардинала бок о
бок с капитаном де Кавуа, с первого взгляда ощутил разлитое в комнате
напряжение. Едва они вошли, королева бросила на них столь беспомощный и
потерянный взгляд, что д’Артаньян один краткий миг чувствовал себя виноватым,
но тут же это превозмог – в конце концов, никто не заставлял гордую испанку
творить все то, что она творила, и она была достаточно взрослой, чтобы понимать
возможные последствия…
Король же… Такого короля д’Артаньян еще не видел: его
христианнейшее величество, стоя в непринужденной и даже небрежной позе у
вычурного столика, взирал на супругу холодными, немигающими глазами змеи,
зачаровывающей несчастную птичку, коей предстояло вскоре быть проглоченной.
Взгляд его был поистине змеиным – и д’Артаньян искренне порадовался, что это не
на него так смотрит человек, держащий в своей холеной руке судьбы всех без
исключения населяющих Францию…
Казалось, королева вот-вот рухнет в обморок.
– Тысяча чертей! – воскликнул король, оборачиваясь
к вошедшим. – Где вы бродите, господа? Вы пришли как раз вовремя, чтобы
стать свидетелями интереснейшего разговора… – он с улыбкой выдержал паузу,
в которой было что-то безусловно садистское.
«Она, конечно, насквозь виновата, и я ни о чем не
жалею, – смятенно подумал гасконец. – Но беда в том, что этот очень
уж мелок, такие вот вспышки гнева еще не означают твердости характера и величия
личности. Но что поделать, если ты обязан служить именно этому человеку,
имеющему то ли счастье, то ли несчастье быть символом…»
Король продолжил мягчайше:
– Я только что выражал удивление ее величеству,
монсеньёр, интересуясь, по какой причине ее величество, несмотря на мое
высказанное самым недвусмысленным образом желание, несмотря на мою прямую волю,
так и не надели на сегодняшнее празднество мой подарок, алмазный аксельбант… И
ответа я, что удивительно, так и не получил, хотя речь идет о чрезвычайно
простом деле… Не соблаговолите ли ответить наконец, сударыня?
– Боюсь, ее величеству просто невозможно было выполнить
просьбу вашего величества, – сказал Ришелье самым обычным тоном. –
Поскольку невозможно надеть то, чего у тебя нет, то, что находится за сотню лье
отсюда…
– Боже мой! – в наигранном удивлении поднял брови
король. – Что вы хотите сказать столь интригующим заявлением, кардинал?
– То, что подвесок у королевы нет, – продолжал
кардинал. – Ревнуя о спокойствии короля, я следил за странными поступками
герцога Бекингэма в бытность его при французском дворе и убедился, что он имел
дерзость домогаться благосклонности ее величества. О, конечно же, искания его
были дважды с негодованием отвергнуты ее величеством, как в Амьене, так и в
Париже, ночью, в Лувре, во время болезни вашего величества, заставившей вас
остаться в Компьене… Что бы ни твердили злые языки, я уверен, что ее величество
оставалась примером супружеского долга…
– В самом деле? – еще выше поднял брови
король. – Нет, в самом деле? Ах, как похвально, сударыня… Так что там с
подвесками?
Ришелье продолжал:
– Во время ночного свидания в Лувре ее величество
изволили подарить герцогу аксельбант, тот самый, что ей подарили вы, ваше
величество. О, я не сомневаюсь, что королева поступила так исключительно из
жалости к незадачливому воздыхателю, желая подсластить горькую пилюлю
решительного отказа… Беда в том, что герцог настолько мало дорожил подарком ее
величества, что преспокойно передарил его в Лондоне другому лицу – а уж оно
стало распродавать подвески поодиночке, бродя по ювелирным лавкам. За моей
спиной стоит человек, только что вернувшийся из английской столицы, где ему по
чистой случайности удалось приобрести два последних подвеска… Не угодно ли
удостовериться?
И он протянул королю алмазы. Его величество с невероятным
проворством выхватил у него подвески отнюдь не королевским жестом, поднес их к
глазам…
Зловещая пауза тянулась, казалось, часы. Наконец король, ни
на кого не глядя, зажав подвески в кулаке так, что меж пальцев, полное
впечатление, вот-вот должна была закапать монаршая кровь, спросил ледяным
тоном:
