Сад Тюильри. Лувр, где для этого времени горит необычно
много огней… Ну конечно, король то ли собирается только отбыть оттуда в ратушу,
то ли отбыл совсем недавно, сегодня во дворце спать никому не придется,
Мерлезонский балет – надолго…
Они проплыли под мостом Барбье, справа показалась темная
мрачная громада, таинственная и зловещая, – Нельская башня, где триста лет
назад молодая королева Франции Маргарита Бургундская и две ее сестры устраивали
разнузданные ночи любви, не подозревая, как близка месть разгневанного короля.
Показалось, что от нее веет каким-то особенным холодом. Лодочник, приналегши на
весла, покосился на д’Артаньяна и пробормотал:
– Вы б, сударь, перекрестились за нас за всех, а то у
меня обе руки заняты… Говорят, иногда являются. И Маргарита, и Бланш де Ла
Марш, и Жанна де Пуатье, стоят у самой воды, улыбаются, руками манят да зовут
нежными голосками… Только никто из рискнувших пристать дураков не возвращался…
«Да, Людовик Десятый – это вам не Людовик
Тринадцатый, – подумал д’Артаньян. – А впрочем, посмотрим. Просто так
эта история закончиться не может…»
Планше торопливо перекрестился и зашептал молитву.
Д’Артаньян легкомысленно фыркнул.
– Это вы зря, сударь, – буркнул лодочник, еще
сильнее взмахивая веслами. – Говорю вам, частенько стоят… У самой воды…
Все они трое… И никто не возвращался…
– Ну, мы же не собираемся приставать… – сказал
д’Артаньян.
– Все равно, кто их знает…
«Простая твоя душа, – подумал д’Артаньян
свысока. – Знал бы ты, что на твоем дряхлом челноке плывет сейчас судьба
еще одной королевы Франции, оказавшейся столь же невоздержанной в любовных делах
на стороне, – и забыл бы про трехсотлетние привидения…»
Вскоре показалась еще одна женщина, тоже неживая, но гораздо
более безобидная, чем рекомые призраки давным-давно истлевших распутниц, –
Самаритянка
[27]
. Лодка прошла под Новым мостом.
Д’Артаньян впервые плыл по Сене вот так, ночью, да еще на
всем почти ее протяжении в городской черте, – и оттого Париж, видимый с
совершенно непривычной точки зрения, казался чужим, незнакомым, загадочным.
Трудновато было без подсказки лодочника узнавать мосты, проплывая под ними, и
дома, глядя на них с реки.
Правда, он сразу узнал Консьержери – в первую очередь башню
Бонбек, где его допрашивали после дуэли с Арамисом. Серебряная башня, башня
Цезаря… Прямоугольная Часовая…
А вот и мост Менял с возвышающейся за ним башней Шатле – ну
как же, и здесь сиживали, и тоже недолго… Мост Нотр-Дам…
Лодочник подогнал свое суденышко к узкой каменной лестнице.
Справа, на том берегу, вздымалась громада собора Парижской Богоматери, столь же
темная и мрачная, как Нельская башня, справа сияло огнями здание ратуши. Щедро
расплатившись, д’Артаньян первым выпрыгнул на мокрые ступени, огляделся,
прислушался и стал подниматься, осторожно ставя ноги, с радостью ощущая, как
слабеет, остается позади запах Сены, – сырость на реке была особенная,
дурно пахнущая из-за набережной Кожевников, где испокон веков выделывались
скотские кожи со всеми сопутствующими этому погаными ароматами.
Не только ратуша, но и ведущие к ней улицы были ярко
освещены цветными фонарями, а скрипичная музыка доносилась уже вполне
отчетливо.
– Ну, Планше, жди меня здесь, – сказал д’Артаньян,
в тысячный раз прикоснувшись к кожаному мешочку на груди и вновь убедившись,
что драгоценная, хотя и совсем невесомая ноша в полной сохранности. –
Можешь заглянуть в какой-нибудь кабачок…
– Ну уж нет, сударь, – решительно возразил Планше,
что для него было совершенно несвойственно – такие приказания слуга исполнял с
превеликой охотой без малейшего промедления. – Я уж лучше тут подожду. Как
я понимаю, этой ночью во Франции грянут исторические события, так что
постараюсь увидеть хоть крохотный краешек, будет о чем детям рассказывать, а то
и внукам…
– Черт возьми, – сказал д’Артаньян. – Ты
совершенно прав, друг Планше! Мне как-то не приходило в голову, что мы
впутались в историческое событие, в самую его середку… Вдруг о нас и в самом
деле сочинят пьесу, как уверял Уилл Шакспур? Ну ладно, как хочешь. Я
отправляюсь способствовать историческим событиям…
И он быстро направился к калитке одной из аллей со стороны
церкви Сен-Жерве. Оказавшись на ярко совещенном пространстве, он увидел, что
выглядит чрезвычайно предосудительно: одежда испачкана пылью и грязью так, что
слиплась в корку наподобие лат, волосы взъерошены… Ничего удивительного, что
два охранявших калитку стрелка, усмотрев издали этакое чучело, бдительно
склонили алебарды и один из них крикнул:
– Эй, вы куда? Не слишком ли, сударь, переусердствовали
с маскарадом? А ну-ка, осадите назад!
– Все в порядке! – раздался чей-то властный голос,
и к д’Артаньяну кинулась фигура, закутанная в длинный плащ. Схватив гасконца за
локоть и оттащив в местечко потемнее, она воскликнула тихим, знакомым голосом:
– Ну, не томите! С чем вы?
– С подвесками, господин де Кавуа, – сказал
д’Артаньян, улыбаясь широкой блаженной улыбкой. – Вот они, здесь…
– Д’Артаньян, у меня нет слов… – Капитан быстро
скинул плащ. – Закутайтесь, чтобы не привлекать лишнего внимания, и
пойдемте в ратушу. Монсеньёр ничего не говорит, но легко представить, что он
сейчас, как на иголках, только вас и ждет…
– Король уже прибыл? – спросил д’Артаньян,
влекомый капитаном по аллее к одной из многочисленных боковых дверей.
– Только что. Кардинал, как мог, занимал его
разговорами о государственных делах, пока тянуть далее не стало невозможно…
Честное слово, мы вас уже похоронили…
– Ну, значит, долго буду жить, – сказал
д’Артаньян. – Согласно старой гасконской примете…
Сияющий Кавуа провел его боковыми лестницами, тихими
переходами, втолкнул в комнату, где на столе лежал новенький, аккуратно
разложенный костюм баскского крестьянина, пояснив:
– Кавалеры и дамы из свиты его величества будут
переодеваться в маскарадные костюмы прямо здесь, в ратуше, и мы решили
пополнить список ряженых еще и вами… Боже милостивый, ну у вас и вид! Вон там,
в углу, лохань с водой и полотенца, я заранее приказал приготовить, знал, что
вы примчитесь весь в дорожной пыли, но такого не ожидал. На вас словно черти
просо молотили.
– Дорога была нелегкая, – кратко ответил
д’Артаньян, сбрасывая стоявший колом камзол. – Собственно, даже не сама
дорога, а разные омерзительные субъекты, которые то и дело пытались помешать,
прохвосты этакие. Пока их перебьешь, замаешься…
Он бережно положил на стол мешочек с подвесками и какое-то
время бдительно не спускал с него глаз. Трудно было обмякнуть, уяснить себе,
что все кончилось, он среди друзей, никто не станет палить в него из-за угла,
хватать за поводья и тыкать шпагой…
