– Вот видите, вы понимаете… А они превратили меня в
шлюху, вынужденную обслуживать всех, кому этого только захочется. И все бы
ничего, бывает и хуже, но… Надо вам знать, что королева и герцогиня де Шеврез
находятся…
– В весьма своеобразных отношениях, – закончил за
нее д’Артаньян. – Я знаю.
– Вот и прекрасно, вы меня избавляете от грязных
подробностей… Случилось то, что частенько случается – правда, в другом составе
действующих лиц. Королева со временем стала предпочитать мое… общество и
совершенно охладела к герцогине. А значит, герцогиня стала понемногу утрачивать
влияние на нее…
– Черт побери! – воскликнул гасконец. –
Насколько я знаю милую Мари, она должна вас возненавидеть!
– Так и случилось, шевалье, – печально подтвердила
Констанция. – Именно так и случилось… В конце концов она уже не смогла эту
ненависть скрывать, особенно после того, как провалился заговор и она не заняла
того положения, на какое рассчитывала… Позавчера мы поссорились, и она в лицо
мне заявила, что непременно сживет со света за то, что я оттеснила ее от
королевы, как она выразилась. Она судит всех по себе и полагает, что я делала
это нарочно, чтобы самой стать фавориткой и занять ее место…
– Типичный для герцогини ход мыслей, – сказал
д’Артаньян задумчиво.
– Ну да, что мне вам объяснять, вы сами уже успели ее
хорошенько изучить и представляете, чего от нее ждать… Как по-вашему, я
напрасно паникую или мне грозит вполне реальная опасность?
– Вернее всего будет последнее, – сказал гасконец.
– Вот видите! Теперь, смею думать, вы понимаете мое
положение! Королева ни за что меня не отпустит от своей персоны… но чем дальше,
тем больше злится герцогиня. Если уж она вслух поклялась со мной рассчитаться…
– Дело серьезное, – заключил д’Артаньян. –
Вам нужна помощь…
– Боже! – порывисто воскликнула Констанция. –
Значит, я в вас не ошиблась! Вы мне помо– жете!
«Неплохо, – подумал д’Артаньян холодно и
отстраненно. – Сначала ко мне перебежала эта пикардийская простушка,
теперь в сетях оказалась рыба посолиднее. Пусть она и простая галантерейщица,
но кое в чем может оказаться просто бесценной помощницей для кардинала. Это
именно то, о чем он говорил – застать врасплох! Нет уж, на сей раз я не буду
ничего предпринимать самостоятельно. Расскажу обо всем произошедшем монсеньёру,
а уж он со свойственным ему искусством сможет придумать ход…»
– Вы поможете мне?
– Конечно, – сказал д’Артаньян. – И не только
я. Видите ли, есть люди, не в пример могущественнее меня, которые с превеликой
охотой примут в вас участие. Скажу вам больше: эти люди способны защитить и
укрыть вас даже от гнева королевы, не говоря уж о герцогине де Шеврез…
– Я, кажется, понимаю. Это…
– Тс-с! – приложил палец к ее губам д’Артаньян,
накрепко усвоивший иные кардинальские поучения. – Никаких имен! Даже у
стен могут быть уши! Ваши слуги…
– Я их всех отпустила до утра.
– А ваш муж… Он, кажется, уехал?
– Да, его не будет в Париже еще самое малое неделю, мы
одни во всем доме, если не считать вашего слуги…
– Ну, он малый надежный, – сказал д’Артаньян
уверенно. – И все же избегайте имен. Достаточно знать, что я вам
непременно помогу… Вот черт! Завтра утром мне придется уехать…
– Надолго?
– На несколько дней, – самым естественным тоном
сказал д’Артаньян. – В Нанте умер мой двоюродный дядюшка, и мне нужно
уладить дела с наследством. Небольшое наследство, признаться, но для гвардейца,
живущего исключительно на жалованье, и это лакомый кусочек…
– Значит, вы не сможете мне помочь?
– Ну что вы, Констанция, я же дал слово! Завтра утром,
перед тем, как пуститься в дорогу, я непременно поговорю о вас с… с одним
серьезным человеком. И после этого все ваши беды и треволнения закончатся,
слово дворянина и гвардейца кардинала!
– Боже мой, шевалье д’Артаньян, вы и не понимаете,
какой камень сняли у меня с души…
И очаровательная Констанция бросилась ему на шею, бессвязно
шепча на ухо какие-то слова благодарности, плача и смеясь одновременно. Гордый
очередной победой над известным противником – пожалуй, он отплатил за улицу
Вожирар быстрее, чем рассчитывал! – гасконец даже не сделал попытки
разомкнуть обвившие его шею две изящных ручки, усердно внушая себе, что он это
делает не из каких-то там низменных причин, а исключительно для пользы дела,
ради того, чтобы не спугнуть чрезмерной холодностью перебежчика из вражеского
стана, способного оказать воистину неоценимые услуги.
Изящные ручки обвивали его шею, прерывистый шепот щекотал
ухо, прядь пушистых волос упала на щеку… Д’Артаньян добросовестно попытался
утешить молодую очаровательную женщину, перенесшую столько невзгод и тягот. Он
и сам, честное слово дворянина, совершенно не заметил, как так получилось, что
в один прекрасный момент его собственные руки, оказалось, действуют сами по
себе, будто наделенные разумом и желаниями, – правая, вот те на, уже
давненько обнимала тонкую талию обворожительной Констанции, а левая, ну надо
же, не только с большой сноровкой расшнуровала корсаж, но и успела, выражаясь
военным языком, провести самую энергичную и тщательную разведку местности,
изучая те возвышенности, которых были лишены эти чертовы Нидерланды – те
Нидерланды, что относятся к чисто географическим понятиям. Констанция нимало
ему не препятствовала, наоборот, прильнула к его губам, и надолго. А
оторвавшись, жарко прошептала:
– Вот это совсем другое дело… Это то, чего я сама очень
хочу… Отнесите меня в спальню, милый Шарль…
Мало найдется дворян, способных не выполнить тотчас столь
ясный и недвусмысленный приказ, если он исходит от очаровательной молодой
женщины, не питающей монашеской строгости нравов. Таковы уж прихотливые зигзаги
мужской логики, особенно когда речь идет о молодых пылких гасконцах с буйной фантазией.
Какая-то частичка сознания напоминала д’Артаньяну, что он влюблен в другую и
всерьез, но, заглушая этот слабый голосок, уверенно прозвучал извечный мужской
пароль: «ЭТО СОВСЕМ ДРУГОЕ ДЕЛО!», поддержанный могучим девизом на невидимом
знамени: «ОДНО ДРУГОМУ НЕ ПОМЕХА!»
А вскоре, когда он опустил красавицу на широкую,
основательную супружескую кровать, стало и вовсе некогда прислушиваться к
слабеющему голоску совести, заглушенному более сильными противниками –
молодостью, бесшабашностью, легкомыслием и воспоминанием о том, что любимая
женщина не спешит ответить на его чувства. В подобном положении оказывались
тысячи мужчин с начала времен – и наш гасконец не нашел в себе сил стать
исключением.
Она была хороша, пылка и покорна всем его желаниям – и в полумраке
спальни, освещенной лишь бледной полосочкой лунного света, разыгрались сцены,
способные, пожалуй, удручить почтенного г-на Бонасье, несмотря на высказанное
им самим неосмотрительное желание смириться с наличием у молодой жены
любовника, чем если бы она и далее участвовала в политических заговорах.
Подобные пожелания высказываются лишь для красного словца, а на деле ввергают
говорящего в уныние…
