Повисла долгая пауза, томительная и полная зловещей
неизвестности, как горная тропка в ночном мраке.
– Что мне с вами делать? – продолжал Ришелье с
ледяным спокойствием, означавшим у него крайнюю степень гнева. –
Произвести в лейтенанты роты? Назначить интендантами провинций? Золотом
осыпать? Ордена повесить на шею? Или, наоборот, лишить своего расположения отныне
и навсегда?
Д’Артаньян с превеликим удовольствием провалился бы сквозь
землю, будь это возможно, – как и его друзья.
– Поднимите головы, вы трое! – распорядился
Ришелье. – Наберитесь смелости взглянуть мне в глаза!
Повиновавшись, д’Артаньян обнаружил вдруг, что кардинал
улыбается довольно доброжелательно. Он тогда еще не знал, что столкнулся с
одним из излюбленных воспитательных методов кардинала: Ришелье любил порой
пролить на голову провинившегося ледяной душ, чтобы затем, дав прочувствовать
вину и раскаяние, вполне благосклонно убедить в своем расположении. Разумеется,
это не касалось по-настоящему серьезных проступков…
– Нужно признать, что вам повезло, господа, –
сказал Ришелье почти весело. – Причем дважды. В первый раз – поскольку вы
не провалили моего поручения, а всего лишь допустили неосмотрительность,
действуя на свой страх и риск. Во второй раз – когда вы ушли живыми из того
дома. Будь на месте Гастона кто-то более решительный, он, не колеблясь,
прикончил бы вас там же с помощью Винтера – в самом деле, кто осмелится
поставить перед судом Сына Франции? На ваше счастье, его высочество все же
трусоват. Он способен лелеять самые дерзкие и подлые замыслы, но когда речь
заходит о том, чтобы своей собственной рукой избавиться от ненавистного ему человека,
господин герцог всегда отступает… Его отец, Генрих Наваррский, вряд ли
колебался бы в подобной ситуации. Так что вам крупно повезло, вы остались живы…
Чуточку осмелев, Каюзак проворчал:
– Кто же знал, что там этот чертов принц…
– Каюзак! – укоризненно воскликнул Ришелье. –
Вы только что дважды совершили непростительный промах: во-первых, упомянули
вслух о враге рода человеческого в присутствии облеченной духовным саном особы,
а во-вторых, употребили по отношению к Сыну Франции совершенно неподобающий эпитет…
Будьте любезны впредь выбирать слова… – и кардинал вновь улыбнулся. –
Должен вам сказать, господа, что порой даже отрицательный результат способен
дать очень полезные сведения. Не хочу, чтобы вы решили, будто я не сержусь
вовсе. Я, право, сердит на вашу несообразительность и неосмотрительность. Но
отдаю себе отчет, что даже если бы вы приволокли Винтера к полицейскому
комиссару, его все равно пришлось бы отпустить очень скоро.
– Почему? – вырвалось у всех троих практически
одновременно.
– Потому что эти ваши лакеи все равно не сошли бы за
убедительных свидетелей, – отрезал Ришелье. – Имеется печальный опыт…
Кто поверит словам какого-то жалкого простолюдина, особенно если у него самая
подозрительная репутация? Показания лакеев – это безделица… Если бы обвинения
можно было основывать только на этом, все было бы гораздо проще… Именно по этой
причине, д’Артаньян, я не могу дать ход рассказу этой вашей девицы, сбежавшей
от герцогини. Ну кто поверит какой-то деревенской простушке из Пикардии,
утверждающей, что королева Франции занималась с ней непотребными вещами?!
Гораздо больший вес имели бы показания, скажем, Мари де Шеврез, но это, как вы
понимаете, нереально… Вот если бы удалось застать эту пару с поличным…
– Вот это, монсеньёр, мне представляется вполне
реальным, – сказал де Вард. – При усердных трудах…
– Время покажет, – серьезно сказал Ришелье. –
Госпожа де Ланнуа, приставленная мною к ее величеству, жаловалась, что королева
что-то заподозрила и начинает ее избегать… Так вот, господа. С одной стороны,
вы потерпели поражение. С другой же невольно узнали кое-что важное. Теперь мы
знаем, что герцог Орлеанский, Мари де Шеврез и Винтер продолжают в самом
сердечном согласии плести какие-то интриги. А это уже немало. Это позволяет
заранее принять контрмеры, устроить капканы на иных тропках, мимо которых дичь
ни за что не пройдет…
– Монсеньёр… – произнес д’Артаньян.
– Да?
– У меня не укладывается в голове… Герцог прекрасно
знает, что Винтер и герцогиня хотели от него избавиться, и тем не менее…
Ришелье усмехнулся:
– Боюсь, д’Артаньян, вам никогда не стать политиком –
вы не умеете спокойно относиться к таким вещам, как это умеет герцог. Между
прочим, нельзя исключать, что он сам готовил их устранение в тот самый миг,
когда они планировали его смерть… Политика, д’Артаньян, и не более того… Здесь
не бывает ни друзей, ни врагов… Ну хорошо, оставим это. Я пригласил вас,
господа, не столько выволочки ради, сколько для того, чтобы дать поручение. И
уж его извольте выполнить в точности! Никакие оправдания приниматься не будут.
Вы обязаны победить, вам понятно? В таком случае прошу внимания. Завтра утром
вы все трое, прихватив с собой должным образом вооруженных слуг, отправитесь в
Кале. Там на судне, капитан которого мне всецело предан, вы отплывете в Англию.
В Лондон. Миледи Кларик и Рошфор уже выехали туда и, скорее всего, прибудут в
Лондон раньше вас, но это не беда. У вас в запасе еще несколько дней, и вы
сможете спокойно прожить их в Лондоне, не вмешиваясь ни в какие авантюры…
особенно это касается Каюзака. Вы меня поняли, Каюзак?
– Конечно, монсеньёр, – смиренно проговорил
великан. – Проживем спокойно… А потом?
– Потом вам тоже не придется впутываться в
авантюры, – спокойно сказал Ришелье. – Вам нужно будет, получив от
миледи Кларик крохотную вещицу, которую можно спрятать в кулаке, доставить ее в
Париж и передать мне в руки. В этой вещице – судьба королевы… Я объясню
подробно. У меня нет от вас в данном случае никаких тайн – когда человек точно
знает, что именно ему предстоит совершить, он прилагает все силы… А вам необходимо
знать, ради чего вы рискуете головами… да-да, головами! Через неделю в
парижской ратуше городские старшины устраивают бал для королевской четы.
Королева обязана будет посетить это празднество. Один из приближенных его
величества, – при этих словах на его губах появилась тонкая улыбка, –
словно бы невзначай сумел навести короля на мысль, что ее величеству ради
такого случая непременно следует надеть подарок супруга – алмазный аксельбант
из двенадцати подвесок…
– Но ведь они у Бекингэма! – воскликнул
д’Артаньян, не сдержавшись.
– Именно, – с улыбкой кивнул Ришелье. – У
Бекингэма. Который непременно наденет это украшение, отправившись на бал,
который вскоре будет дан в Лондоне, в королевском дворце Хэмитон-Корт. Нет
нужны покушаться на все украшение – поднимется шум, задуманное провалится…
Достаточно будет, если миледи Кларик, улучив момент, срежет с плеча герцога
две-три подвески. Этого вполне достаточно. Король их сразу узнает, даже если их
будет не двенадцать, а всего две… Теперь понятно, что именно вам предстоит
доставить во Францию?
– Безусловно, – сказал д’Артаньян, и двое других
согласно склонили головы.
