— И примем. — Виктория оторвалась от рисунка. Глиннис, любимая старая подруга (они встречались всего три-четыре раза в год, но всегда были очень рады видеть друг друга), пришла когда-то на ее первый показ и в своей типичной манере потребовала «поздравить шефа» после его завершения. Глиннис тогда была эстрадным комиком, но за последние десять лет пошла вверх: она вела телевизионное шоу, издавала журнал, а теперь ее номинировали на «Оскар» как лучшую актрису второго плана в фильме Венди «Пятнистая свинья». — Как только оденем тебя для церемонии награждения, — добавила Виктория.
— Одежда! Ха. Ненавижу ее, — отмахнулась Глиннис и продолжила чтение: — «Виктория Форд, сорок три года»… Тебя не коробит, что они указали твой возраст? По-моему, утаивать свой возраст не годится… женщина, утаивающая возраст, способна солгать о чем угодно, а? «Любимица мира моды и лучший друг всех женщин Нью-Йорка собирается в Европу, когда сольет свою компанию стоимостью двадцать пять миллионов долларов с «Би энд си». Ждите еще более шикарных аксессуаров к нашей любимой одежде». Мило.
— Очень мило. Но не совсем верно.
— А ну их куда подальше! Газеты всегда все перевирают.
Глиннис с отвращением швырнула газету на кофейный столик и вскочила на ноги. Полная, почти толстая, она была энергична как спортсменка. Необычайно располагавшая к себе при личном общении, Глиннис-клиентка была ночным кошмаром любого модельера, поскольку ее рост составлял всего пять футов два дюйма. Но в тот день Глиннис позвонила Виктории в восемь утра, едва услышала новость про свою номинацию, и умолила подругу одеть ее. Только Виктория, по словам Глиннис, не попытается втиснуть ее в «какое-нибудь дурацкое бальное платье».
Весеннее солнце светило в окна кабинета, и Виктория с удовольствием размышляла о своей теперешней жизни. Как прекрасно сидеть в офисе собственной компании, которую ты создала с нуля, и слышать, что тебя только что назвали одной из пятидесяти самых влиятельных женщин Нью-Йорка (совсем не факт, что это имеет какое-то значение, но всегда приятно, когда тебя признают), и одевать Глиннис Рурк для оскаровской церемонии. Глиннис — это начало; в ближайшие несколько дней Викторию завалят просьбами актрисы и их стилисты, и все будут искать идеальное платье… Стилист Глиннис Рурк действительно уже звонил. И она, Виктория, была бы почти счастлива продолжать так до бесконечности. Но конечно, ей не удастся этого сделать. В следующие несколько дней предстоит принять самое ответственное решение в жизни…
— Глиннис? — Виктория посмотрела на подругу, которая изображала боксера, молотя руками воздух. — Ты когда-нибудь думала, что все это случится с тобой?
— Я постоянно задаю себе этот вопрос. — Глиннис нанесла воображаемому противнику сокрушительный удар. — В детстве ты мечтаешь стать богатой и знаменитой, но на самом деле не знаешь, что это такое. Потом приезжаешь в Нью-Йорк, видишь все сама и задумываешься о том, добьешься ли когда-нибудь своего. Но ты любишь то, чем занимаешься, и продолжаешь это делать. Ну, потом тебе иногда подворачивается пара счастливых случаев, и ты начинаешь подниматься. Но подняться сюда — это как сесть в нужный поезд. Голливудские придурки постоянно твердят, что все зависит от высших сил… — Удар, еще удар. — Но причина тому одна: большинство этих людей так немощны, что не в состоянии даже подтереть себе задницу. И все же в этом что-то есть. Если тебе представляется возможность, нельзя ее упустить. Ты должна быть готова заплатить за все, ибо разные мерзавцы постоянно пытаются уничтожить тебя. — Глиннис в изнеможении упала в кресло, но через несколько секунд оправилась настолько, что ткнула пальцем в газету. — Ты заключишь эту сделку?
Виктория вздохнула:
— Это большие деньги, а я люблю делать их. По-моему, мы лжем, говоря, что деньги не важны… если посмотреть вокруг, то поймешь, что без денег нет реальной власти. Поэтому мужчины до сих пор и правят миром, верно? Но я не знаю…
— Позволь-ка кое-что сказать тебе. — Глиннис поморщилась. — Сделать пару миллионов трудно. Но сделать двадцать миллионов по-настоящему трудно. А после того как ты их заработаешь, угадай, что последует? По какой-то странной причине, до сих пор мне неясной, это не слишком отличается от обладания двумя миллионами. Черт, понимаешь? Это даже не самолет.
— Хотя и самолет не помешает, — заметила Виктория. И внезапно задумалась. Где еще, кроме Нью-Йорка, найдешь таких женщин, как Глиннис, Венди и Нико? Уж конечно, не в Париже, где даже преуспевающие женщины ведут себя, как особая порода изысканных собачек, с этими своими шарфиками, простыми твидовыми юбками и отчужденной манерой держаться. Они никогда не говорят о деньгах и завоевании мира. Проклятие! А ей нравится говорить о деньгах и о завоевании мира. Даже если этого никогда не случится, такие мысли необычайно возбуждают. Взяв рисунок, Виктория перешла к длинному столу под окном. — Проблема в том, что эти деньги кажутся легкими. Двадцать пять миллионов за компанию и мое имя. Я не доверяю легким деньгам, Глиннис, это всегда ловушка. Кстати, думая о твоем «Оскаре», я вспоминаю «Битлз». Особенно «Эбби-роуд» и Джона Леннона в том белом костюме.
— В костюме, говоришь? А мне нравится. — Глиннис выскочила и бросилась к столу.
— Дорогая моя, тебе нравится все, что я тебе ни предлагаю, — шутливо заметила Виктория. — Не задавай дизайнеру вопросов. Полагаешь, ты сможешь пойти босиком, как Пол Маккартни? И идти на пятках?
— Я что, по-твоему, сумасшедшая? — воскликнула Глиннис, так же шутливо откликаясь на предложение. — Туда без обуви не пускают… кажется, Джулия Робертс один раз пыталась пройти. Это как-то связано с гигиеническими требованиями.
— Помнишь имидж «Битлз» с обложки «Эббироуд»? — спросила Виктория. — Мы сделаем длинные брюки, большой клеш, растекающийся вокруг твоих ног, длинную шелковую блузку, свободную, светло-голубую, но не блеклую, подберем холодный тон, чтобы оттенить твои темные волосы, а еще будет узкий темно-синий галстук из плотного шелка, завязанный на уровне ключиц, и пиджак — короткий, роскошный, светло-голубой, с продернутыми красными и желтыми нитками… обманчиво небрежный, поскольку будет расшит прозрачными блестками.
— Ну ничего себе! — поразилась Глиннис, держа рисунок. — Как это тебе удалось?
— Это моя работа. Я тоже не понимаю, как ты делаешь свою работу.
— Общество взаимного восхищения, да? — У Глиннис, склонной к пылким и театральным порывам, внезапно увлажнились глаза. — Господи, Вик! И ты сделала это для меня?
— Конечно, дорогая.
— Это так здорово… Черт, я буду самой красивой женщиной на церемонии. — И, покончив с этим, Глиннис перешла к другой теме: — Если я пойду в суд, что, по-твоему, мне следует надеть?
— Ты собираешься в суд? — Виктория подняла брови.
— Вполне возможно. — Глиннис плюхнулась в кресло и резко подалась вперед, чтобы облокотиться на край столика. — Вот ты ведь сказала, что волнуешься из-за «Би энд си», которые забирают твое имя? У меня назревает та же проблема. Она связана с журналом: я выпускаю его вместе со «Сплатч Вернер». Конечно, это дело совершенно секретное и конфиденциальное, но мы, девушки, доверяем друг другу. — Она откинулась в кресле и прищурилась. Заметив, как изменилось выражение ее лица, Виктория подумала, что хотя весь мир и воспринимает Глиннис как эксцентричного комика, в реальной жизни она бизнес-леди со смертельной хваткой. — Понимаешь, Вик, я рассердилась, — продолжила она. — А со мной, когда я сержусь, лучше не связываться.
