— «Все и сразу»? — переспросила Шиффер. — Да это же просто моя тема!
— Подруга сбросила по «мылу». Могу переслать вам, если хотите.
— Конечно, — ответила Шиффер. — Обожаю такие вещи.
Гримерша отступила назад и осмотрела актрису, глядя в длинное зеркало.
— Как вам?
— Отлично. Мы же остановились на естественном облике — вряд ли настоятельницы пользуются косметикой.
— А после того, как она в первый раз займется сексом, сделаем ее покрасивее.
В гримерку заскочил Алан.
— Все готово, только вас ждем, — сказал он Шиффер.
— Иду. — Она встала с кресла.
— Шиффер Даймонд уже идет, — сообщил он кому-то в микрофон.
Они прошли по короткому коридору, затем миновали строительный отдел. Две высокие металлические двери вели на одну из съемочных площадок. На выходе из лабиринта серых фанерных стен был натянут белый экран, а перед монитором составлены складные парусиновые стулья. К Шиффер приблизился режиссер Аза Уильямс, сухопарый бритоголовый мужчина с татуировкой на левом запястье, снявший, как она знала, множество телесериалов и два популярных полнометражных фильма. Прокладывая себе путь в привычной толчее съемочной площадки, Уильямс едва сдерживал любопытство: что за штучка эта Шиффер — капризная дамочка или настоящий профессионал? Она же держалась приветливо, но слегка отстраненно.
— Вы знаете, что надо делать? — спросил Аза. Шиффер пригласили в кадр. Попросили пройтись перед камерой. Повернуться направо. Повернуться налево. У камеры села батарея. Пока ее меняли, все четыре минуты ждали. Шиффер отошла в сторону и остановилась за складными стульями, откуда был слышен разговор исполнительных продюсеров с руководителями канала:
— Все еще есть на что смотреть.
— Да, она выглядит прекрасно.
— А по-моему, бледновата.
Ее послали обратно в гримерную сделать лицо поярче. Сидя в кресле, она вспоминала тот далекий день, когда Филипп постучался в дверь ее трейлера, не в силах пережить, что его фильм назвали паршивым.
— Если вы считаете мой фильм плохим, зачем согласились на роль? — спросил он.
— Я не говорила, что он плохой. Я назвала его паршивым. Это большая разница. Нельзя быть таким чувствительным, если хочешь выжить в Голливуде.
— Кто это сказал, что я хочу выжить в Голливуде? И почему вы считаете меня чувствительным?!
— Что вы вообще знаете? — пренебрежительно говорил он позже, когда они сидели в открытом гавайском баре у отеля. — Это только второй ваш фильм!
— Я быстро учусь, — отозвалась Шиффер. — А ты?
Он заказал две текилы, затем еще две. Потом был стол для пула у дальней стены бара, где они под любым предлогом старались якобы случайно коснуться друг друга. И вскоре — первый поцелуй, возле туалета, расположенного в маленькой хижине. Когда она вышла, Филипп ее ждал.
— Я все думаю над вашими словами о Голливуде.
Шиффер прислонилась спиной к грубой деревянной стене хижины и засмеялась:
— Не нужно считать все, что я скажу, святой истиной. Иногда я болтаю всякий вздор, просто чтобы послушать, как это прозвучит. Разве это преступление?
— Нет, — согласился Филипп, упершись рукой в стену над ее плечом. — Но я никогда не буду знать, когда ты говоришь серьезно.
Она смотрела на него снизу вверх, откинув голову назад, хотя Филипп был ненамного выше — максимум дюймов на шесть. И как-то само собой получилось, что его рука скользнула ей за спину и они слились в поцелуе. Его губы были удивительно мягкими. Вздрогнув, они отпрянули друг от друга, вернулись в бар и выпили еще текилы, но, раз перейдя границу, вскоре уже целовались, не в силах оторваться друг от друга, пока бармен не сказал:
— Сняли бы номер, как люди.
Шиффер засмеялась:
— О, у нас уже есть номер!
У нее в комнате начался долгий восхитительный процесс взаимного познания. Когда они стянули верхнюю одежду и прижались друг к другу, прикосновение кожи к коже стало как откровение. Некоторое время они лежали в обнимку вроде школьников, у которых впереди все время мира и незачем торопиться, затем начали прелюдию — его пенис касался ее тайных мест через белье. Всю ночь они гладили друг друга и целовались, дремали и просыпались, счастливые оттого, что лежат рядом, и вновь начинали целоваться, и уже на заре нового дня, когда им показалось, что они давным-давно знакомы, он наконец вошел в нее. Первое проникновение было таким поразительным и волнующим, что Филипп замер, и оба медленно осознавали чудо слияния двух тел, идеально подходящих друг другу.
В семь утра начинались съемки, но в десять, во время перерыва, Филипп уже был в ее трейлере, и они занимались любовью на маленькой кровати с простынями из полиэстра. В тот день они уединялись еще трижды, а во время обеда со съемочной группой Шиффер сидела, перекинув ногу через его колени, а Филипп запустил руку ей под футболку и поглаживал восхитительную кожу тонкой талии. Вся съемочная группа уже была в курсе, но романы в их кругу считаются нормой в обстановке интимной напряженной работы, когда рождается новый фильм. Обычно интрижки заканчиваются одновременно со съемками, но Филипп приехал в Лос-Анджелес и поселился в бунгало Шиффер. Как любая молодая пара, они играли «в домик», открывая для себя прелесть партнерства, когда обыденное казалось новым и даже поход в магазин становился приключением.
Однако их тайное счастье длилось недолго, потому что фильм вышел на экраны и имел огромный успех. Их роман неожиданно стал достоянием общественности. Шиффер и Филипп сняли больший дом с видом на Голливудские холмы, но не могли предотвратить вторжение внешнего мира в их тихий рай, и вскоре это стало проблемой.
Первый раз они поссорились из-за статьи в журнале, на обложке которого красовалась Шиффер. Там цитировались ее слова: «Я не воспринимаю съемочный процесс всерьез — слишком уж он похож на детский маскарад. Словно маленькая девочка наряжается и крутится перед зеркалом». Вернувшись с деловой встречи, Шиффер увидела номер на кофейном столике, а Филипп, мрачный как туча, кружил по комнате.
— Значит, вот как ты относишься к моей работе? — спросил он.
— Брось, не принимай это на свой счет.
— О да, — съязвил он, — это останется на твоем счету. Ты хоть задумывалась на минуту, что речь идет о моем фильме?
— Не воспринимай себя как гения — комично выглядит!
Своей неосторожной фразой она, как оказалось, нанесла серьезную травму драгоценному эго Филиппа Окленда. После этого они недолго жили вместе — вскоре он уехал в Нью-Йорк. Прошел невыносимо трудный для обоих месяц, прежде чем он позвонил:
— Я много думал… Мне кажется, дело не в нас. Это все Голливуд. Может, переедешь в Нью-Йорк?
Ей, в ту пору двадцатичетырехлетней, любое приключение казалось особенным. Но ведь это было больше двадцати лет назад, напомнила себе Шиффер, глядя на себя в зеркало гримуборной. При резком свете голых ламп нельзя было отрицать очевидного: она давно уже не та бесшабашная девчонка. Из зеркала на нее смотрела зрелая женщина. Лицо заострилось, черты стали резче. Пусть роли инженю уже не для нее, зато теперь она точно знает, что ей нужно от жизни.
