— Я потрясена, — честно призналась Минди.
Вечером Инид перешла Пятую авеню и оказалась перед домом своей мачехи, Флосси Дэвис. Инид ненавидела эти визиты, но Флосси было девяносто три, и Инид казалось жестоким совсем не навещать старуху — по идее, что уж ей там осталось. С другой стороны, Флосси, по ее выражению, стояла на пороге смерти последние пятнадцать лет, но «девушка с косой» отчего-то не спешила стучаться в ее дверь.
Флосси, по своему обыкновению, лежала в кровати. Она редко выходила из своей трехкомнатной квартиры, но каждый день непременно накладывала гротескный грим, к которому привыкла в бытность артисткой кордебалета. Редкие белые волосики она подкрашивала в блеклый желтоватый цвет и укладывала на макушке. В молодости Флосси щеголяла пышной шапкой осветленных «химических» кудряшек, напоминавших сахарную вату. В связи с этим у Инид возникла теория, что постоянное вытравливание волос не лучшим образом повлияло на мозг мачехи — она все понимала как-то очень по-своему и сварливо отстаивала свою правоту даже при очевидных доказательствах в пользу обратного. Однако в отношении мужчин Флосси обладала поразительной интуитивной проницательностью. В девятнадцать лет она подцепила отца Инид, Багси Мерля, нефтеразведчика из Техаса, а когда в пятьдесят пять лет он умер от сердечного приступа, вышла замуж за пожилого вдовца Стэнли Дэвиса, владельца нескольких газетных издательств. Имея много денег и мало дел, Флосси большую часть жизни потратила на завоевание титула королевы тусовщиц Нью-Йорка, но ей так никогда и не удалось выработать в себе достаточно самоконтроля или дисциплины. Сейчас Флосси, у которой неважно работало сердце, гноились глаза и которую донимала одышка, доживала свои дни в обществе верного телевизора, развлекаясь нечастыми визитами Инид и Филиппа. Можно сказать, мачеха Инид служила живым напоминанием о том, как ужасна — и неизбежна — старость.
— Вот Луиза и померла, — торжествующе сказала Флосси. — Плакать по ней не стану. Никто не заслуживал смерти больше, чем эта. Я знала, что рано или поздно она доиграется.
Инид вздохнула. Флосси была все та же, с патологической нелогичностью суждений. Инид считала это результатом отсутствия работы и достойных увлечений.
— Смерть леди Хотон трудно связать со словом «доигралась», — сдержанно сказала она. — Ей было девяносто девять. Все когда-нибудь умирают. Смерть — это не наказание. С момента рождения человек следует по известному маршруту.
— Зачем ты мне об этом говоришь? — возмутилась Флосси.
— Просто нужно смотреть правде в лицо.
— Всю жизнь терпеть не могла смотреть правде в лицо, — скривилась Флосси. — Что в ней хорошего, в правде? Если все посмотрят правде в лицо, это ж будет волна самоубийств!
— Может, ты и права, — пожала плечами Инид.
— Но тебя это не затронет, Инид, — сказала Флосси, приподнимаясь на локтях и приготовившись к словесной атаке. — Ты не вышла замуж, не родила детей. Любая женщина от такого в петлю полезет, но только не ты. Живешь, и ничего тебе не делается. Я тобой восхищаюсь. Вот я нипочем не смогла просидеть свой век в девках.
— Теперь говорят «остаться незамужней».
— С другой стороны, невозможно тосковать по тому, чего никогда не имела, правда? — радостно подколола падчерицу Флосси.
— Не смеши меня, — сказала Инид. — Будь это правдой, с лица земли исчезли бы зависть и ощущение собственной обездоленности.
— Я не завидовала Луизе, — возразила Флосси. — Все говорили, что завидовала, но это не так. С какой стати мне ей завидовать? У нее и фигуры-то никогда не было. Фу, плоскодонка!
— Флосси, — не удержалась Инид, — если ты не завидовала Луизе Хотон, зачем же обвинила ее в воровстве?
— Потому что это правда, — ответила старуха. Одышка усилилась, и она взяла с кофейного столика ингалятор. — Эта женщина, — выговорила она, задыхаясь, — воровка! И даже хуже.
Инид поднялась и принесла Флосси стакан воды:
— Попей. И оставим эту тему.
— Ну тогда где он? — не унималась Флосси. — Где крест Марии Кровавой?
— Нет никаких доказательств, что крест вообще существовал, — отмахнулась Инид.
— Как это — нет доказательств? — выпучила глаза Флосси. — Да вон он, на картине Гольбейна! Крест у нее на шее! А еще есть документы, где говорится о подарке папы Юлия Третьего королеве Марии за ее усилия сохранить Англию католической страной.
— Не документы, а документ, — возразила Инид. — Причем его подлинность не подтверждается.
— А фотография?
— Сделана в 1910 году. Не более достоверна, чем снимок лохнесского чудовища.
— Не знаю, почему ты мне не веришь. — Флосси обиженно смотрела на Инид. — Я видела крест собственными глазами, в подвале Метрополитен-музея. Эх, не надо мне было уходить, но я спешила на модное шоу Полин Трижер. А Луиза в тот день точно была в «Мет»!
— Флосси, дорогая, — решительно начала Инид, — разве ты не понимаешь, что с тем же успехом и тебя можно обвинить в краже креста, если он вообще существовал?
— Но я-то знаю, что не брала! — упрямилась Флосси. — Это Луиза стянула!
Инид вздохнула. Флосси била в этот барабан добрых полстолетия. Обвинение миссис Хотон в краже исторической реликвии стало настоящим идефиксом Флосси и причиной ее исключения из комитета Метрополитен-музея. Председательствовавшая там Луиза шепнула на ушко паре-тройке членов комитета, что Флосси страдает легким умственным расстройством. В это все поверили — Луиза победила, а Флосси так никогда и не простила той предполагаемой кражи и предательства, из-за которого она сама постепенно утратила влияние в нью-йоркском обществе.
Все еще можно было поправить, но Флосси цепко держалась за свою гипотезу, что Луиза Хотон, эта леди без страха и упрека, украла крест Марии Кровавой и спрятала у себя в триплексе. Даже сейчас Флосси, тыча пальцем в окно и задыхаясь, твердила:
— Вот послушай меня, крест лежит у нее дома! Его только нужно отыскать!
— Да с какой стати Луизе Хотон брать его домой? — всплеснула руками Инид.
— Она католичка. Все католики такие, — ответствовала Флосси с умным видом.
— Слушай, брось все это, — посоветовала Инид. — Пора бы уже. Луиза умерла. Нужно взглянуть в лицо фактам.
— Это еще зачем?
— Подумай о том, какой тебя запомнят люди. Неужели тебе хочется сойти в могилу с репутацией сумасшедшей старухи, возводившей поклеп на Луизу Хотон?
— Плевала я на то, что люди думают, — гордо сообщила Флосси. — Меня никогда не волновало чужое мнение. А вот что мне непонятно, так это почему моя падчерица продолжала водить знакомство с воровкой.
— Ах, Флосси, — сокрушенно покачала головой Инид, — если бы в Нью-Йорке все принимали чью-то сторону в каждой мелкой сваре, ни у кого бы друзей не осталось.
— Я сегодня прочитала забавный рассказец, — сказала гримерша. — «Все и сразу — зачем?»
