Донна склоняет голову:
— Ведь Пинки Уизертон — это ты, верно?
Я уже было собралась разразиться тирадой, полной возражений и аргументов, в соответствии с которыми я не имею к Пинки никакого отношения, но что-то заставило меня промолчать. Нет больше нужды прикидываться.
— Да, — просто ответила я.
— Хм. Ты, конечно, многих одурачила. Не боишься, что они все узнают?
— Это уже не важно. Нет больше необходимости писать в «Мускатный орех».
Помедлив, я делюсь с ней новостями:
— Меня приняли на курсы писательского мастерства. Я еду в Нью-Йорк на все лето.
— Вот как.
По голосу Донны можно догадаться, что новость произвела на нее впечатление. Она даже немного завидует. Чтобы не ударить в грязь лицом, она говорит:
— Помнишь, я рассказывала о кузине, которая живет в Нью-Йорке?
— Угу, — киваю я. — Миллион раз рассказала.
— Она большой человек в мире рекламы. И возле нее вечно трется множество разных парней. Она очень красивая.
— Это здорово.
— Нет, ты не понимаешь. Она действительно очень красивая и успешная. Ну, так вот…
Донна делает паузу и поправляет платье.
— Я думаю, тебе надо с ней познакомиться.
— Хорошо.
— Я серьезно, — настаивает Донна. — Я дам ее номер. Ты должна, позвонить и встретиться с ней. Она тебе понравится. Она еще круче, чем я.
Я поворачиваю в проезд, ведущий к дому, и останавливаюсь в замешательстве. Напротив гаража стоит красный пикап. Спустя секунду я понимаю, что это машина Лали и что она приехала в мой дом и дожидается меня.
Ко мне в голову закрадывается шальная мысль о том, что они с Себастьяном расстались и Лали приехала, чтобы попросить прощения. А это значит, что есть пусть слабая, но надежда на то, что мы с Себастьяном сможем опять встречаться и, как знать, быть может, мы снова будем дружить с Лали…
Ставя машину возле пикапа, я делаю недовольную гримасу. О чем я думаю? Мне теперь ни при каких обстоятельствах не нужно больше встречаться с Себастьяном. Для меня он испорчен, как любимый свитер с огромным отвратительным пятном, А дружба с Лали? Она же разрушена навеки. Так какого черта она здесь делает?
Я обнаруживаю Лали на веранде. С ней сидит Мисси. Моя сестра всегда такая вежливая — сидит и пытается вести непринужденную беседу. А в душе наверняка огорошена появлением Лали не меньше, чем я.
— Как поживает мама? — спрашивает Мисси, испытывая неловкость.
— Хорошо, — отвечает Лали. — Папа подарил ей щенка, поэтому она счастлива.
— Замечательно, — говорит Мисси с дежурной улыбкой на лице. Она смотрит в сторону и видит, что я шагаю по дорожке. — Кэрри! — восклицает она, вскакивая. — Хорошо, что ты приехала. Мне нужно заниматься.
Сестра делает пальцами движения, изображающие игру на пианино.
— Рада была тебя видеть, — говорит Лали. Она смотрит вслед Мисси, пока та не скрывается в доме. Потом поворачивается ко мне.
— Ну? — спрашиваю я, скрещивая руки на груди.
— Да как ты смела? — говорит Лали с нажимом.
— Что? — удивляюсь я, пораженная ее вопросом. Я ожидала, что она начнет просить прощения, а она вместо этого на меня нападает?
— А ты как посмела? — задаю я тот же вопрос, не зная, что сказать.
И тут я замечаю в ее руке свернутую в трубку рукопись. Сердце дает сбой. Я точно знаю, что держит в руках Лали: это моя статья о ней и Себастьяне. Та самая, которую я отдала Гейл несколько недель назад и которую собиралась попросить ее не публиковать.
— Как ты могла такое написать? — спрашивает Лали. Я делаю шаг по направлению к ней и осторожно сажусь на стул по другую сторону стола. Она играет в крутую девчонку, но я вижу, что глаза у нее беспомощно распахнуты и полны слез. Она явно вот-вот расплачется.
— О чем ты говоришь?
— Об этом!
Она хлопает рукописью по столу, листки разлетаются, но она быстро их собирает.
— Даже не пытайся лгать. Ты знаешь, что сама это написала.
— Я?
Лали поспешно вытирает уголок глаза.
— Ты меня не обманешь. Здесь говорится о вещах, которые только ты могла знать.
Вот ведь черт. Теперь мне становится очень не по себе. Я испытываю чувство вины.
Но, как бы то ни было Лали затеяла весь этот бедлам, не я. Откидываюсь на спинку стула и кладу ноги на стол.
— Где ты это взяла?
— У Джен Пи.
Джен Пи, наверное, болталась с Питером по комнате, где делается макет газеты, нашла рукопись в папке Гейл и украла.
— Зачем Джен Пи отдала это тебе?
— Я давно ее знаю, — медленно произносит Лали. — Некоторые люди проявляют дружеские чувства.
Она так отвратительна. Ведь мы с ней не меньше знакомы, это уж точно. Наверное, ей не очень хочется об этом сейчас говорить.
— А, ну да. Тут, наверное, действует принцип «рыбак рыбака видит издалека». Ты украла Себастьяна, она — Питера.
— О Кэрри, — говорит она со вздохом. — Ты никогда не разбиралась в парнях. Нельзя украсть у девушки молодого человека просто так. Это можно сделать только в том случае, если он сам хочет, чтобы его украли.
— О, правда?
— Ты такая злая, — продолжает она, тряся рукописью. — Как ты могла такое написать?
— Вероятно, ты заслуживаешь этого?
— Кто ты такая, чтобы судить, чего я заслуживаю? Что ты о себе думаешь? Ты думаешь, ты — бог? Ты всегда уверена, что ты чуть лучше, чем другие люди. Вечно думаешь, что с тобой случится, что-то хорошее. Ты считаешь, что вот это все, — говорит Лали, указывая на двор моего дома, — не твоя жизнь. Думаешь, что это — просто ступень в какую-то лучшую жизнь.
— Может, так оно и есть, — возражаю я.
— А может быть, и нет.
Воцаряется молчание. Мы смотрим друг на друга, пораженные тем, какой силы достигла вражда между нами.
— Кстати, — спрашиваю я, вскидывая голову. — Себастьян видел рукопись?
От этого вопроса Лали, похоже, еще сильней распаляется. Отворачивается и закрывает глаза руками. Она делает глубокий вдох, словно принимает очень важное решение. Затем отнимает руки от лица и перегибается через стол ко мне. Лицо ее ходит ходуном от боли.
— Нет.
— А что так? Я думала, эта рукопись послужит еще одним кирпичиком в крепкой стене системы ваших взглядов, построенной на ненависти к Кэрри.
— Он не видел и никогда не увидит.
Лицо ее приобретает суровое выражение.
