Отец ничего не отвечает.
О, черт. Гнев ворочается внутри меня, словно доисторическое одноклеточное существо, как взрывоопасный вирус зла, парализующий способность мыслить рационально. Его действие так разрушительно, что я уже не могу думать ни о чем другом, кроме как…
— Я тебя убью! — кричу я, взбегая по ступенькам к комнате Доррит. Запрыгиваю на нее сверху, но она готова к нападению и задрала вверх ноги, чтобы защищаться. Мне известно, что где-то в огромном мире существуют идеальные семьи, в которых сестры не дерутся. Но у нас не тот случай. Мы можем дать фору профессиональным боксерам или борцам в том, какие удары ногами мы способны наносить или как мы умеем выкручивать руки. Для нас обычное дело гоняться друг за другом с садовой лопатой или граблями, запереть кого-нибудь в машине или оставить на улице перед закрытой дверью. Мы часто прячемся в шкафах, стряхиваем друг друга с деревьев или преследуем, как собаки кролика. Я снова кричу: «Да я тебя убью!», поднимаю подушку над головой и собираюсь обрушить ее на Доррит, а она бьет меня ногами в пах. Снова заношу подушку, чтобы попасть сестре в лицо, но она отползает и падает на пол, затем вскакивает на ноги и запрыгивает мне на спину. Я истаю на дыбы, как лошадь, но не могу стряхнуть ее. Отчаянно стараюсь удержать равновесие, но мы падаем и оказываемся на кровати, я — сверху, Доррит подо мной.
Затем поток эмоций иссякает, и мы истерически смеемся.
— Не смешно, — пытаюсь сказать я. По моему лицу от хохота ручьем текут слезы. — Ты сломала мне жизнь. Ты заслуживаешь смерти.
— Что происходит? — спрашивает Мисси, появляясь в дверном проеме. Доррит показывает на нее пальцем. В появлении Мисси, равно как и в самом жесте, нет ничего смешного, но нас настигает новый приступ истерического веселья.
— Прекратите смеяться, — требует Мисси ворчливо. — Я только что говорила с папой. Он думает отослать Доррит в исправительную школу.
— Где мне придется носить форму? — спрашивает Доррит, корчась от смеха.
— На этот раз папа говорит серьезно, — убеждает нас Мисси хмуро. — Он сам сказал, что не шутит. У нас серьезные неприятности. У всех. Нам даже запрещено иметь друзей.
— Мы в Бралькатрасе
[17]
, — говорю я.
— Ха, — пренебрежительно отзывается Доррит.
Она слезает с кровати и смотрит в зеркало, накручивая на палец прядь волос, выкрашенную в голубой цвет, которая свисает у нее перед глазами.
— Скоро у него это пройдет. У него всегда так, — говорит она угрожающе.
— Доррит…
— Я вообще не понимаю, как так вышло, что у нас остался только он. Это папа должен был умереть, а мама остаться.
Она вызывающе смотрит на меня и Мисси, на наших лицах застыло ошеломленное выражение. Пожалуй, она высказала то, о чем все думали, но никогда не позволили бы себе произнести вслух.
— И мне плевать, отправит он меня в исправительную школу или нет, — добавляет она. — Все, что угодно, только не застрять в этой семье.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Масло попадает в огонь
В тишине за окном раздается гудок машины, стоящей в проезде возле нашего дома. Хоть бы это была Мышь, молю я.
Мисси, Доррит, папа и я вместе сидим за столом и завтракаем. С нашей стороны это бесплодная попытка создать видимость нормальной семейной жизни. Услышав гудок, отец подходит к окну, отдергивает занавеску и смотрит на улицу.
— Это Роберта, — говорит он, подтверждая мое предположение. Я подскакиваю, хватаю пальто и разрисованную сумочку. У меня все наготове.
— Не спеши. Давай еще раз все повторим, — говорит папа, а Доррит закатывает глаза. — Ты едешь в Хартфорд, чтобы пойти на спектакль «Как важно быть серьезным». Ты позвонишь во время антракта. Дома будешь в одиннадцать.
— В одиннадцать, может, чуть позже, — говорю я, всовывая руки в рукава пальто.
— Я буду дожидаться, — говорит отец и смотрит на Мисси и Доррит. Они глядят в тарелки и делают вид, что заняты едой не знают, куда я на самом деле еду.
— Конечно, папа, — говорю я, обматывая шею старой бабушкиной норковой накидкой. При обычных обстоятельствах я бы не стала ее надевать, но, раз уж по легенде я отправляюсь в театр, нужно позаботиться о достоверности.
Когда я быстро иду к машине, возникает ощущение, что у меня на спине мишень. Я солгала, но не во всем. Мы с Мышью идем на шоу, но не в Хартфорде. На самом деле мы должны встретиться с Себастьяном и Лали на концерте «Ацтек Ту-Степ». Конечно, в моих мечтах встреча с Себастьяном была обставлена иначе, но теперь это уже не имеет значения. Каждая клеточка тела поет в предвкушении.
Я открываю дверь «Гремлина», и в лицо мне ударяет поток горячего, сухого воздуха. Когда я аккуратно застегиваю пряжку ремня безопасности, Мышь смотрит на меня с видом триумфатора.
— Были какие-нибудь проблемы? — спрашивает она.
— Нет. Он ничего не заподозрил.
Когда мы беспрепятственно покидаем проезд и оказываемся на шоссе, я смеюсь. Голова кружится от возбуждения, я нервно смотрю в зеркальце, вделанное в солнцезащитный козырек, проверяя, не стерлась ли помада.
— Поверить не могу, что мы это сделали, — визжу я. — Мышь, ты лучшая!
— Эй, — говорит она. — Зачем еще нужны друзья?
Я откидываюсь на спинку и улыбаюсь, как умалишенная.
Когда Себастьян позвонил вчера в три часа, а папа сказал ему, что меня нет дома, для семьи Брэдшоу наступил черный день. Я кричала и угрожала, что выдеру волосы с корнем, но на папу это никак не подействовало. Он вынул все телефонные шнуры из розеток, а сам заперся в ванной. Тогда мы с сестрами решили украсть машину, но оказалось, что папа предусмотрительно спрятал ключи. Мы пытались вломиться в ванную, но когда нам показалось, что мы слышим, как он плачет, пошли в спальню и легли втроем на одну кровать, как испуганные сироты. В конце концов, когда отец пришел к нам в комнату, Мисси сдалась и сообщила, что сожалеет обо всем, после чего разрыдалась. Папа сказал: «Это не твоя вина. Просто я слишком люблю своих девочек». Мы согласились попробовать стать лучше в будущем. Но на самом деле я могла думать только о Себастьяне и о том, как с ним связаться. От того, что до него можно добраться за считанные минуты, но я не могу его увидеть, у меня появилось чувство, словно я проглотила крысу, которая теперь грызет мои внутренности. Устав от бесплодных усилий, я ушла наверх, достала коробку со своими старыми рассказами и постаралась забыться в мечтах о лучшем будущем, в котором я нахожусь в Нью-Йорке, пишу книги и у меня совершенно другая жизнь. Я думала о своем будущем, как о бриллианте, сокрытом где-то в глубине моего существа. Драгоценность нельзя просто так достать, даже будучи заключенной Балькатраса на всю оставшуюся жизнь. Пока я предавалась грустным размышлениям, в комнату незаметно вошел папа.
