— Между прочим, прокуратура существует для защиты законных
прав наших граждан, — вмешалась я. — И не важно, какие это граждане — черные,
розовые, зеленые или в полоску, в прокуратуре их права все равно должны
защищать, даже если цвет их кожи вам совсем не нравится.
— А вас не спрашивают, — огрызнулся Сердюков.
— Именно поэтому я вам и объясняю. Иногда нужно спрашивать.
— Я получила огромное удовольствие, публично посадив его на место.
Но Игнатьев снова вмешался, не дав в обиду своего напарника:
— Госпожа Моржикова, все юридические вопросы мы обсудим в
милиции. Или у нас в прокуратуре. А сейчас попросим госпожу Зейналову еще раз
поговорить со своим сыном и убедить его завтра рассказать нам все, что он
знает. Иначе я буду вынужден потребовать санкцию прокурора на временное
задержание вашего сына.
Он блефовал. Нельзя задерживать или арестовывать подростка
только за то, что он молчит. Нет таких законов, еще не придумали. Но мать
Икрама об этом не знала. Она быстро кивнула головой. Теперь мы могли не
сомневаться, что она сделает все от нее зависящее, чтобы убедить сына
рассказать правду. В конце концов, Игнатьев прав. Это в интересах самого
мальчика. Если охотятся на ребят, то вполне вероятно, что третьей жертвой может
стать именно Икрам Зейналов.
Мы попрощались и, переобувшись, вышли из квартиры. В машине
майор Сердюков уже не сдерживался.
— Этот стервец что-то знает, — убежденно заявил он. — Нельзя
было нам уходить. Нужно было забрать его с собой. И выжать из него всю правду.
— Каким образом? — поинтересовался Игнатьев. Он сидел рядом
со мной на заднем сиденье. — А если бы мальчик замкнулся и вообще не захотел бы
с нами разговаривать? Не говоря уже о том, что его мать могла не отпустить сына
в таком состоянии. На каком основании мы могли бы его задержать? Только потому,
что он нам явно недоговаривает? Но наши субъективные ощущения еще не
доказательство.
— И Антон что-то знал, — продолжал Сердюков, — и этот тоже
знает. Только не хочет говорить. Может, ребят запугали, вот они и молчат? Будем
ждать, пока уберут третьего?
— Не будем, — отрезал Денис Александрович, — нужно еще раз
поговорить с ребятами и учителями, которые знали эту тройку. Если понадобится,
опросить всех их одноклассников без исключения. Проверить всех знакомых,
уточнить их связи. Кто-то ведь продавал Левчеву наркотики. Кто-то был с ними
связан. В конце концов, нужно задействовать агентуру. — Он взглянул на меня и
чуть смущенно улыбнулся. — Извините. Я не должен был говорить об этом в вашем
присутствии…
— Ничего. Я все давно знаю. Я ведь профессиональный юрист.
— Только один совет. Не нужно устраивать публичных споров с
коллегами в присутствии свидетелей. Это непродуктивно. Согласны?
— Да. — Если бы он знал, как я ненавидела майора Сердюкова с
первого момента знакомства, то поддержал бы меня. Но формально Денис
Александрович был прав. И я, конечно, согласилась.
— Как вы думаете, у нас есть шанс найти Костю Левчева живым?
— спросила я, уже зная ответ. Но мне так хотелось, чтобы он меня успокоил. Мне
вообще хотелось бы не слышать об этом страшном деле. Я вспомнила несчастные
лица профессора Левчева и его супруги. Вспомнила мать Антона, его старшую
сестру, его деда. Как они переживут эту смерть? Ведь его дед хоть и применял
свои собственные методы воспитания, тем не менее очень любил внука и гордился
им. И такая трагедия! Я ждала ответа.
— Не думаю, — честно ответил Денис Александрович, — боюсь,
здесь все ясно. Я не хочу вас пугать, но судя по всему, мальчик в последнее
время был уже неуправляем. И прошло столько дней… Ничего утешительного для его
родителей мы сообщить не сможем. Я знаю, что нам приказали взять дело под
особый контроль. И слышал, что сам Стукалин звонил в городское управление.
Только от этого ситуация не изменится. Чудес не бывает. Если найдем его живым,
я поверю в чудо. Вы уже все поняли. Там тоже не все чисто. Возможно, что мы
всего пока не узнали, но убийство Антона Григорьева подводит нас к очень
неприятным выводам.
Я тяжело вздохнула. Конечно, он был прав. Но как мне сказать
об этом Левчевым? Они так надеются, что их мальчика все-таки найдут живым.
Медея уверена, что сын просто попал в больницу под чужим именем. Если они
узнают о смерти его товарища, то просто сойдут с ума. Вот такое у меня дурацкое
положение. С одной стороны, я обязана информировать семью Левчевых о том, как
идет расследование по факту исчезновения их сына, а с другой, по-моему, им
нельзя говорить об убийстве Антона, это сразу сделает надежду найти Костю живым
почти нереальной.
И, словно услышав мои сомнения, раздалась знакомая трель
моего мобильного телефона. Я достала аппарат. Звонила Медея. Господи, только ее
мне сейчас не хватало!
— Вы слышали, что случилось? — Она даже не кричала, а
рыдала. — Убили Антона, товарища Кости. Я знала, я чувствовала, что все не так
просто. Это целая банда, они охотятся за нашими детьми. Бедный мой мальчик! Я
его никогда не увижу… — Она заплакала, а я растерянно смотрела на сидящего
рядом Игнатьева. Тот, очевидно, понял, что происходит, и поэтому молчал. И я не
знала, что ответить Медее. Поэтому сидела и слушала. Молчала и слушала, как она
плакала. Вот такая у меня работа.
Я всегда удивляюсь, когда читаю детективы. Преступника
изобличают, гениальный сыщик торжествует, справедливость восстановлена. И никто
не обращает внимания на другие детали, которые так же важны, как и
расследование преступления. А что стало с родственниками жертвы? Как они
перенесли потерю и смерть близкого человека? Удовлетворено ли их чувство
справедливости? В Америке родственникам погибшего разрешают смотреть, как
убийцу казнят на электрическом стуле или делают ему смертельную инъекцию. Ну с
жертвами все ясно. По всем законам жанра мы на их стороне. А как быть с
преступниками?
Итак, сыщик их изобличил. Все ясно. Их арестуют и передадут
в руки правосудия. А так как гениальный сыщик нашел все доказательства, решение
суда будет однозначным. Преступника осудят, может, даже дадут ему пожизненное
заключение. В большинстве стран Европы смертная казнь сейчас отменена. Роман на
этом заканчивается. Детективный фильм тоже. Преступник изобличен, закон
торжествует. А дальше? Кто-нибудь представляет страдания родственников этого
преступника? Его жены, если она у него есть? Ведь ее мужа осудили пожизненно,
иногда без права помилования. Как ей быть? Или его детям? Какими они вырастут,
зная, что отец будет сидеть в тюрьме, пока не умрет? А его родители, а все
остальные родные и близкие? Вот о такой плате никто и никогда не пишет. И
вообще каждая человеческая жизнь связана с другими жизнями тысячами невидимых
нитей. Потянешь за одну — оборвешь десятки других. Поэтому я сидела и слушала,
как кричала Медея. Ей было больно, очень больно. А я адвокат их семьи и обязана
все это слушать. И никто за меня этого не сделает. Наконец Медея повесила
трубку.
