— Потрясающая молитва!
— Это ты сам придумал?
— Конечно, — сказал я.
Вымокшие, как те собаки, мы стояли у самой кромки и смотрели на водохранилище.
— Тут глубоко или не очень? — спросила одна.
— Жутко глубоко, — ответил я.
— А рыбы есть? — спросила другая.
— Рыбы в любом водоеме есть.
Думаю, издалека мы смотрелись неплохим памятником.
12
В четверг следующей недели я первый раз за осень надел свитер. Ничем не примечательный свитер из серой шетландской шерсти — слегка расползшийся подмышками, но так оно даже приятнее. Побрился тщательнее обычного, натянул теплые хлопчатые брюки, вытащил покрытые копотью армейские ботинки, обулся. Ботинки напоминали двух послушных щенков после команды «К ноге!» Девчонки пошуровали в комнате, нашли мои сигареты, зажигалку, бумажник, проездной — и вручили все это мне.
Добравшись до конторы, я уселся за стол — и под кофе, принесенный секретаршей, заточил шесть карандашей. В комнате сильно запахло грифелем и свитером.
В перерыв я сходил пообедать и еще раз поиграл с двумя абиссинскими кошками. Я просовывал мизинец в сантиметровую щель между стеклами, а они кидались к нему наперегонки и хватали зубами.
В этот день продавщица зоомагазина дала мне подержать кошку на руках. На ощупь будто связанная из качественной кашмирской шерсти, она уткнулась мне холодным носом в губы.
— Легко к людям привыкает, — сказала продавщица.
Я поблагодарил, отпустил кошку обратно в ящик и купил пачку совершенно ненужного кошачьего корма. Продавщица аккуратно его завернула. Когда я выходил из магазина с кошачьим кормом в руках, обе кошки пялились на меня, как на осколок мечты.
В конторе секретарша стряхнула с моего свитера кошачью шерсть.
— С кошками играл, — объяснил я без смущения.
— И на боку дыра.
— Знаю. Это с прошлого года. На машину инкассатора напал и за зеркало зацепился.
— Снимай, — распорядилась она без малейшего интереса к сказанному.
Я стянул свитер, и она принялась штопать его черной ниткой, присев на краешке стула и скрестив длинные ноги. Пока она штопала, я вернулся за стол, заточил карандаши на вторую половину дня — и взялся за работу. Что бы там кто ни говорил, а я никогда не ною по поводу работы. В отведенное время выполняю ее отведенный объем. Пусть и не более того — но по возможности добросовестно. Такие качества наверняка оценили бы в Освенциме. Собственно, в том проблема и заключается: все места, которые могли бы мне подойти, остались в прошлом. И ничего не поделать. Не вернуть ни Освенцима, ни двухместных торпедоносцев. Никто не носит мини-юбок, никто не слушает Джана и Дина. И совсем уж не вспомнить, когда я последний раз видел девушку с чулками на подвязках.
Часы показали три. Секретарша, как всегда, принесла горячий зеленый чай и три пирожных. Свитер тоже был зашит на славу.
— Можно с тобой кое-что обсудить?
— Давай обсудим. — Я отъел кусок пирожного.
— Насчет ноября, — сказала она. — Может, нам на Хоккайдо съездить?
В ноябре мы всегда брали всей фирмой отпуск и ехали куда-нибудь втроем.
— Почему бы нет? — сказал я.
— Значит, решили. А медведей там не будет?
— Медведей? Да ну, они уже в спячку залягут.
Она успокоенно кивнула.
— Ты со мной не поужинаешь сегодня? Тут недалеко хорошими креветками кормят.
— Давай, — сказал я.
Ресторан находился в пяти минутах на такси, посреди тихой жилой улицы. Мы сели за столик, и одетый в черное официант, беззвучно подойдя по кокосовой плетенке, положил перед нами два меню величиной с плавательную доску. Мы заказали два пива до еды.
— Креветки здесь очень вкусные. Их живыми варят.
Я застонал, отхлебывая из кружки.
Некоторое время она вертела тонкими пальцами висевший на шее кулон в форме звезды.
— Если ты сказать чего хочешь, то давай лучше сейчас, пока не принесли, — предложил я. И сразу подумал: лучше бы я этого не говорил. Всегда у меня так.
Она еле заметно улыбнулась. Убирать с лица эту улыбку в четверть сантиметра было делом хлопотным — поэтому улыбка некоторое время оставалась у нее на губах. Ресторан был совершенно пуст — казалось, сейчас мы услышим, как креветки шевелят усами.
— Тебе твоя работа нравится? — спросила она.
— Даже не знаю... Я такими вопросами не задавался... Во всяком случае, неудовлетворенности нет.
— Вот и у меня нет, — сказала она и отпила пива. — Зарплата высокая, ребята вы хорошие, отпуск получаю исправно...
Я молчал. Уж больно давно серьезно никого не выслушивал.
— Но мне ведь только двадцать лет, — продолжала она. — Я не хочу до самого конца вот так...
Разговор прервался, пока нам накрывали на стол.
— Ты еще совсем молодая, — сказал я. — Скоро влюбишься, выйдешь замуж... Жизнь переменится.
— Не переменится, — тихо сказала она, ловко чистя креветку ножом и вилкой. — Никому я не нужна. Так до смерти и буду тараканов ловить, да свитера штопать.
Я вздохнул. Мне вдруг показалось, что я на несколько лет постарел.
— Да брось ты... Вон симпатичная какая! И ноги длинные, и лицо ничего... И креветок чистишь здорово. Все у тебя нормально будет.
Она замолчала, принялась есть креветку. Я последовал ее примеру. Мне вдруг вспомнился распределительный щит на дне водохранилища.
— А когда тебе было двадцать лет, что ты делал?
— Был по уши влюблен.
Шестьдесят девятый. Наш год...
— И что с ней потом стало?
— Расстались.
— Тебе с ней было хорошо?
— Если глядеть издалека, — сказал я, глотая кусок креветки, — что угодно кажется красивым.
Когда мы с ней все доели, ресторан начинал потихоньку заполняться. Звякали ножи и вилки, скрипели стулья. Я заказал кофе, она — тоже кофе и лимонное суфле.
— А сейчас? — спросила она. — Сейчас у тебя кто-нибудь есть?
Немного подумав, я решил не говорить про близняшек.
— Никого нет.
— И тебе не одиноко?
— Привык. Дело тренировки.
— Какой тренировки?
Я закурил и выпустил струйку дыма, целясь на полметра выше ее головы.
— Видишь ли, я под интересной звездой родился. Чего ни захочу, все получаю. Но как только что-нибудь получу, тут же растопчу что-нибудь другое. Понимаешь?
— Немножко...
