Через два километра машина остановилась. Водитель показал им
на домик в зарослях камыша. Это был небольшой дом из глины. Они вылезли из
машины, прошли по зыбкой почве. У дома их встретил пожилой человек. На вид ему
было лет шестьдесят.
— Добрый день, — вежливо поздоровался Фархад.
— И вам доброго дня, — отозвался старик, — входите в дом. Вы
можете поесть и отдохнуть. Меня предупредили о гостях, которые к нам приедут.
— У вас есть телефон? — спросил Фархад.
— Нет, — ответил старик, — здесь нет телефонов. Они не
нужны. В этих камышах они не работают. Здесь негде устанавливать антенны и
передающие устройства.
В доме было чисто и уютно. На столе лежали раскатанные
лепешки — лаваши, сыр, помидоры, огурцы, зелень и куски отварной баранины,
которую здесь так любили.
— Опять ужинать? — удивилась Алена. — В четыре часа утра?
Нет, я больше не могу.
— Садитесь, — пригласил старик, — угощайтесь.
— Нельзя отказываться, — строго заметил Сеидов, — садитесь к
столу. Не обязательно все есть, но мы обязаны проявить уважение к хозяину дома.
Они сели за стол. Старик поставил две большие бутылки
местного вина. Скорее местной водки, которую делали из фиников.
— Извините за беспокойство, которое мы вам доставили, —
вежливо сказал Фархад.
— Какое беспокойство? — удивился старик. — Я рыбак и живу на
этом озере уже семьдесят лет. И привык подниматься рано, с утренней зарей. И
хотя мои руки уже не так ловки, как раньше, я все еще считаюсь самым лучшим
рыбаком в наших местах.
— Как вас зовут?
— Интигам. Я из Керкука. Мои предки были туркменами.
— Интигам означает месть по-азербайджански, — пояснил Фархад
своим спутникам и, снова обращаясь к старику, спросил: — Почему вы переехали
сюда?
— Это было еще восемьдесят лет назал. Нашу деревню уничтожили,
а моя мать носила меня под сердцем. Она назвала меня Интигамом, чтобы я помнил
о тех, кто уничтожил нашу деревню, и привезла меня сюда. Сначала в Басру, а
когда я подрос, сюда. И вот уже семьдесят лет я живу среди этих камышей.
— Сколько вам лет? — удивился Кажгельды.
— Восемьдесят два, — улыбнулся старик, — но никто не
догадывается, сколько мне лет на самом деле.
— А ваше имя сыграло какую-то роль в вашей судьбе? — не
успокаивался Кажгельды.
— Конечно, — ответил старик, — поэтому я и живу здесь, в
камышах. Когда мне исполнилось двадцать пять лет, я вернулся в Керкук, нашел
главу племени, которое истребило нашу деревню, и зарезал его вот этой рукой. Я
не мог поступить иначе, ведь мать дала мне такое имя.
— Какой кошмар, — произнесла Алена, когда Кажгельды перевел
ей этот монолог.
Они вместе с переводчиком попробовали местной водки, и обоим
понравилась эта настойка.
— Значит, вы из племени туркманов, — уточнил Фархад и
перешел на азербайджанский язык. На самом деле живущие на севере туркманы были
южными азербайджанцами, волею судеб оказавшимися разделенными со своими
братьями в Иране и Азербайджане.
— Вы помните свой родной язык? — спросил Сеидов.
— Конечно, помню, — обрадовался старик. — Ты говоришь на
нашем языке. Значит, ты тоже из туркман?
— Нет. Я родился в Баку. Но мы говорим на одном языке.
Поэтому я вас понимаю. Это родной язык моего народа.
— Аллах послал мне радость в мои годы, — всплеснул руками
Интигам, — значит, в других странах тоже живут люди моего племени?
— Они уже не племя, а многомиллионный народ, — пояснил
Сеидов, — и есть целая страна. Кроме того, нас окружают соседи — турки,
туркмены, узбеки, казахи, киргизы, татары, которые тоже говорят на понятном нам
языке.
Старик радостно закивал головой и, поднявшись, вышел из
дома.
— Что ты ему говорил? — спросила Алена.
— О родстве тюркских народов, — пояснил Фархад.
— Я начинаю подозревать, что ты отъявленный националист и
религиозный фанатик, — пробормотала она, с трудом сдерживая улыбку.
— Ненавижу националистов, — сразу ответил Сеидов, — они
разрушили нашу прежнюю страну, устроили бойню между азербайджанцами и армянами.
Национализм всегда выражение чувства неполноценности нации. Я их просто
презираю.
— Кажется, я задела твое больное место.
— Еще какое. Ты даже не можешь себе представить, насколько
жалкими и подлыми методами пользуются националисты. Я искренне считаю, что
люди, провозглашающие свою нацию лучше других, являются больными параноиками. В
мире столько умных народов и наций, у которых нужно учиться. Англичане, французы,
русские, немцы, итальянцы, японцы, китайцы, всех невозможно перечислить…
— И евреи как особая нация, — улыбнулась Алена.
— Да, — согласился Фархад, — по-настоящему особая нация. Я
об этом часто думаю. Ни одному народу в истории не пришлось перенести столько
страданий, сколько перенес еврейский народ. Ни один народ сознательно не
уничтожали с такой ненавистью и злостью. И ведь не только в фашистской
Германии. Еще за две тысячи лет до этого. И потом по всей Европе. Их сжигали на
кострах, убивали, выгоняли, грабили. А сколько погромов было в царской России?
У нас в Баку, где я вырос, не было ни одного еврейского погрома за всю историю
города. И мы этим очень гордились. Может быть, другим народам нужно учиться у
евреев умению выживать вопреки всему, умению верить в свои идеалы, даже тогда,
когда верить невозможно, умению жить там, где нельзя выжить. Они сохранились в
истории без своего государства и своей территории. Великие нации и народы
растворились в глубине исторического прошлого, а они сохранились, вопреки
всему. Я бы посылал туда людей из других стран, чтобы они учились этому секрету
выживания.
— У тебя к ним особое отношение, — усмехнулась Алена, — а я
думала, что ты их должен ненавидеть, — она показала на сломанное кольцо.
— Тогда я должен ненавидеть и вас, — заметил Фархад. — Ты
знаешь, как мне было трудно в девяностые годы в Москве? Иногда я слышал за
своей спиной обидные слова, а иногда мне прямо в лицо говорили, что слишком
много «чернозадых» приехало в столицу. Такие вещи говорят до сих пор, но уже не
мне, а моим племянникам или детям моих друзей. Так вот, я никогда не считал
говоривших подобные слова придурков представителями русской нации. Нации,
давшей миру Пушкина и Чайковского, Толстого и Чехова. Поэтому я всю жизнь
презирал националистов и восторгался людьми, которые любят и уважают другие
народы.
— Ты у нас космополит, — заметила Алена.
Кажгельды удивленно слушал их монолог. Он давно обратил
внимание на их отношения. Иногда, забываясь, они переходили на «ты». Впрочем,
это было не его дело. В конце концов, каждый начальник имеет право на красивую
помощницу или секретаря, с которой можно говорить на «ты».
