– Шутишь? – без выражения спросил Кирьянов.
– А ни хрена, – сказал Стрекалов без улыбки, с
трезвыми холодными глазами на пьяном плывущем лице. – Мы ж четвертое
управление, понимать надо. Какие там шутки… Это Структура, парень, пора понять.
Надо бы тебе за книжками посидеть, не все ж водочку сосать. Тогда и узнаешь,
почему Бонапартий попер на Россию. Да исключительно оттого, что ворота из-за
каких-то там флюктуаций стали перемещаться по Европе, дрейфовать с запада на
восток, поплыли, как лист по ручейку. А Бонапартию ж адски хотелось прорваться
со своими орлами в сопряженку, погулять по иным мирам. С фантазией был мужик,
что ни говори, кровь горячая, корсиканская, никак не мог взять в толк, что ему
туда нельзя – во что превратится Вселенная и ход истории, если каждый, кому
взбредет в голову, будет шляться по сопряженным мирам… А нам – изволь
останавливай. И мало того, смотри еще в оба, чтобы кутузовские мальчики не
поняли, в чем секрет: дрейфующие ворота – штука приметная, того и гляди, кто
наткнется и не убежит с визгом, а осваивать попытается. Благо кое-какая наука
уже имеет место быть. Как тогда, в декабре. До сих пор ни одна живая душа не в
состоянии понять, как получилось, что Паша Пестель пронюхал о тропинках. И
вознамерился строить новое общество в иных мирах. Ну, тут было попроще.
Государь Николай Павлович так до конца жизни и не разобрался, чем параллельные
миры отличаются от иных планет, хотя и добросовестно пытался, зато у него в
крови и плоти сидели здоровые консервативные инстинкты, так что его особо и
подзуживать не пришлось: самостоятельно почти додумался шарахнуть картечью по
этим звездопроходцам, что у Медного всадника митинговали… А взять хотя бы
Кортеса и взятие Мехико? А Первую мировую? А чертова гения Дизеля, которого
ловили по всей Европе в такой спешке, что не успели даже при изъятии манекен
подсунуть? Эх, Степаныч… Право слово, переходи к нам, только у нас все
неподдельное – настоящая история, доподлинная подоплека, а не тот ворох дезы и
брехни, который тебе что в школе, что в институте в голову вбивали со всем
усердием… Пора проникаться сложностью и величием Структуры, кадет, точно тебе
говорю. Ты ведь, душа моя, пока что топчешься на нижней ступенечке. А
Структура, скажу тебе по секрету, что Невский проспект у великого классика –
здесь все не то, чем кажется: иллюзия, театр, учебка, мираж… Вот его хотя бы
взять. – Он панибратски хлопнул по плечу примостившегося рядом
Каца. – Абрам Соломонович!
– Аюшки?
– Ну вы же никакой не Кац, правда? – произнес
Стрекалов с пьяной настойчивостью. – Вы – образ, фикция, маска. Не
могут же так звать живого человека – не просто Кац, а еще и Абрам Соломонович.
Перебор, двадцать два, туз к одиннадцати.
– Ну отчего же? – кротко возразил Кац. –
Скажу вам по секрету, среди евреев можно встретить на только Абрама
Соломоновича, но и даже Соломона Абрамовича. Или Шлему Исааковича. Или там,
скажем, Моше Давидовича Рабиновича. Вот кого вы никогда не встретите, так это
Абрама Абрамовича или Соломона Соломоновича. У евреев, знаете ли, категорически
не принято называть ребенка по отцу.
– Вот я и говорю – маска, – сказал
Стрекалов. – Поверхностная информация, почерпнутая из легкодоступных
источников, а то и вообще из беллетристики – Шолом Алейхем там, Мойхер-Сфорцим…
Вершки. А на самом деле вы, друже, никакой не Кац вовсе, а доподлинный Шалва
Луарсабович Кацуридзе из солнечного Рустави. Антропологический тип
соответствует. А то и того похлеще: даже не Кацуридзе вы, а совсем даже Мыкола
Панасович Кацуба, классический хохол из казачьих областей, отсюда и чернявость
в волосе, и горбоносость в носе, и все прочее…
– Между прочим, я обрезанный, – сказал Кац с
некоторой обидой. – Не хотелось бы устраивать демонстрацию на публике, но
коли уж вы так настаиваете, Антоша, можете иметь сомнительное удовольствие в
этом убедиться, проследовав за мной в уединенное место.
– Тоже мне, доказательство! – громко фыркнул
Стрекалов. – При нынешних-то достижениях хирургии! Не-ет, вы мне этим в
нос не тычьте… Ни в прямом, ни в переносном смысле. Дайте скальпель, литр
спирта и огурчик – и я таких, с позволения сказать, иудеев из всего здешнего
персонала настряпаю. Если только догнать удастся… Нет уж, голуба вы моя,
Кацуридзе вы этакий, Мыкола Луарсабович, вы мне изложите что-нибудь такое
еврейское, такое… Особо сложное, ветхозаветное и специфическое…
– Интересно, как вы таковое опознаете? – пожал
плечами Кац. – Как отличите от придуманной на ходу брехни?
– Ну… Внутренним чутьем.
– Не получится, – с сожалением сказал Кац. –
Я, знаете ли, из так называемых ассимилянтов, в традициях и специфике слаб…
– Вот я и говорю: подстава, маска, ряженый…
– А зачем?
– А черт его знает, – сказал Стрекалов, явственно
пошатываясь в сидячем положении. – Здесь все не то, чем кажется.
Психологические тесты, инсценировки и прочие искусственно созданные ситуации,
предназначенные для изучения и воспитания молодого перспективного кадра. Вот
его, например. – Он с размаху обрушил руку на плечо Кирьянову, заставив
того поморщиться. – Театр-с…
– Глупости, – сказал Кац.
– Ну да? – с классической пьяной настойчивостью не
унимался Стрекалов. – А что, в нашем деле не существует ни потаенных
психологических тестов, ни инсценировок, ни этих самых искусственно созданных
ситуаций? Так-таки и не существует?
– Ну отчего же… Иногда, согласен. Структура – вещь
сложная, и порой воспитание молодого перспективного кадра в самом деле требует
кое-чего из перечисленного. Но зачем же обобщать? Хоть вы тресните, а я – самый
натуральный Кац. Соломонистее не бывает. Абрамистее – возможно.
– Степаныч, – в полный голос обратился к Кирьянову
Стрекалов. – Ты его не слушай. Опять вывернулся. А я тебе точно говорю,
что ничему нельзя верить. Все не то, чем кажется… Взять хотя бы инквизицию или
англо-бурскую войну – уж мы-то знаем, как на самом деле обстояло, отчего и
почему…
– Хорошая логика, – сказал Кац, тяжко
вздыхая. – Потому что, если ей следовать, то не Антон вы, друг мой, и не
Стрекалов, и не землянин вовсе – так, одна видимость…
– Уел, – печально сказал Стрекалов. – Довел
до абсурда. Но все равно, Степаныч, – вокруг нас театр, верно тебе говорю.
Если не всецело, то значительной частью.
– Костя, чтоб вы знали… – сказал Кац уныло. –
Это случается с ребятами из четвертого управления. Профессиональная болезнь
хронотехнологов. Слишком часто они болтаются по разнообразнейшим временам,
слишком часто сталкиваются с вопиющим раздвоением истории на публичную,
общеизвестную и закрытую, настоящую. Отсюда все экстраполяции и доведение до
абсурда.
– Подождите, – сказал Кирьянов так, словно
Стрекалова рядом и не было. – Так он не врал насчет «черной смерти»?
– В одном он твердо прав, – сказал Кац. –
Вам, Костя, нужно поглубже окунуться в библиотечные бездны, коими вы пока что
манкируете и пренебрегаете. Зря.
– Читать надо больше, а по бабам шляться меньше, –
проворчал Стрекалов, по примеру иных пьяниц моментально переходя от оживления к
меланхоличной апатии. – Кого он там закадрил, не знаю, но голову даю на
отсечение, что бегает на свиданки к старому корпусу. Как ни встретишь, идет и
жмурится, словно сытый кот…
