– Стой! – жизнерадостно рявкнули оттуда. –
Эй, Благородный Дон, а ну-ка предъяви подорожную!
Он спокойно развернулся в ту сторону и, ухмыляясь, ответил в
том же высоком стиле:
– Хамье, вы же неграмотны, зачем вам подорожная?
– Потому что – бдительность, и враг не дремлет! –
взревел уже другой голос совершенно не по тексту.
Кирьянов подошел, присмотрелся. На ступеньках восседал
Митрофаныч, баюкая в руке бутылку, а рядом помещался кто-то незнакомый, с
погонами майора и аккуратно подстриженной шкиперской бородкой.
– Костенька! – истово воскликнул
Митрофаныч. – Спасибо, милый, что рассказал. Ты представляешь, здесь на
кухне десять ящиков «Звездной» так и стоят нетронутыми, с той еще поры! И в
комнате у меня все осталось, как было, тумбочка моя собственная, кровать, даже
рубашка от ранешней формы в шифоньере завалялась… Выпей, милый, ее раньше не из
опилок гнали…
И он сунул Кирьянову в руку откупоренную бутылку с высоким
старомодным горлышком. Опустившись рядом на ступеньку, Кирьянов поднес сосуд к
глазам. Здешняя вторая луна, та, что побольше, еще не взошла, но и зеленый
серпик меньшей давал достаточно света, чтобы рассмотреть этикетку – на ней был
изображен по плечи детинушка с простым и незатейливым, однако исполненным
отваги и решимости лицом образцового красноармейца с музейных плакатов, в
комбинизоне и странном шлеме, поневоле заставлявшем вспомнить рисунки к
фантастике пятидесятых годов. Осененный развевающимся красным знаменем с серпом
и молотом, детинушка соколом взирал в небо, а над ним стояло «Звездная» –
тем же шрифтом, что и заголовок газеты «Правда». Сделав основательный глоток,
Кирьянов убедился, что собеседник был прав – положительно не из опилок…
– Давайте знакомиться, – сказал незнакомый, пьяный
значительно менее вовсе уж рассолодевшего Митрофаныча. – Майор Стрекалов,
Антон Сергеевич, заведую в этом заведении четвертым сектором.
– А это что? – спросил Кирьянов.
– А, ерунда, – небрежно махнул рукой майор. –
Включил – выключил, перебросил-принял… Вы, стало быть, геройствуете, а мы вас,
соответственно, туда-сюда швыряем… Сплошная скука.
Внезапно отобрав у Кирьянова бутылку, Митрофаныч сделал
продолжительный, устрашающий для неподготовленного зрителя глоток и, покачав у
Кирьянова под носом указательным пальцем, с расстановкой протянул:
– Тс! Насчет четвертого сектора – не любопытствуй! И
насчет остальных тоже. Враг по злобной своей натуре коварно бдит…
– То-то я смотрю – перископ на озере… – фыркнул
майор.
Митрофаныч оскорбился:
– Па-апрашу не шутить! Идеалы не для того были созданы,
чтобы о них грязные сапоги вытирали! И насчет бдительности – рано смеетесь,
с-сопляки! Бдительность себя оправдывает. Если бы не бдительность, я бы сейчас,
чего доброго, лежал бы где-нибудь неподалеку от Лаврентий Палыча или там Пашки
Чередниченко… А так…
Наполеоновским жестом вытянув руку в сторону броневика со
сквозной дырой в боку, сквозь которую виднелось озеро и звезды над ним,
Митрофаныч вновь принялся рассказывать, многословно и с нешуточным надрывом,
как эти коробки нахрапом, дуриком ворвались в ворота, но исключительно
благодаря бдительности и высокому пониманию долга, проявленному полегшим, как
один, персоналом неведомого третьего управления, агрессора уже ждали и были
готовы, и он, Митрофаныч, вмиг уделал первого «чертовой плювалкой», а по
второму четко, как на полигоне, рубанул «кладенцом» Вадик Чурилов, вечная ему
память…
– Вы давно обнаружили, что Старый Корпус открыт? –
поинтересовался майор.
– Что? – спохватился Кирьянов. – А, нет…
Случайно… Гулял вот от нечего делать… А что, раньше он был закрыт? Это как?
– Надежно, – пожал плечами Стрекалов. –
Силовые поля, что-то там еще… Внутрь не заходили? Зря. Серьезной документации,
конечно, не осталось, но там валяется масса газет, журналов, книжек, каких вы
нигде более не увидите. Вся несекретная часть библиотеки так и осталась…
– Да? – с интересом сказал Кирьянов. – Надо
будет посмотреть потом.
– А допуск у т-тя есть? – грозно вопросил
Митрофаныч.
– Есть, – не углубляясь в дискуссии, кратко
ответил Кирьянов.
– Тогда – да, имеешь право… Секретность, хороший мой,
для того и придумана, дабы… Дабы! – по буквам, внушительно воздев палец,
проскандировал Митрофаныч. – Именно что – дабы! Секретность бывает не
«потому что», а исключительно «дабы»! И нет на этом свете более высокого
наслаждения, чем быть охваченным секретностью. Это, пацаны вы мои, в сто раз
приятнее, чем драть бабу или там в ротик ей кончать. Поелику – возвышает над
серой массой, не достойной допуска по второй форме или там «а-дробь-два нуля»… Это
серенькие пусть думают, что Мишку Тухачевского с корешками как приговорили, так
и исполнили, пусть волну гонят на лубянские подвалы и крематорий в бывшем
монастыре. А мы-то знаем, под какими такими далекими звездами эти косточки
догнивают и в каком секторе Галактики… Хозяин был гениального ума, и к жизни
подходил, как справный мужик, у которого в хозяйстве любой ржавый гвоздик
сгодится… К чему их исполнять, если на седьмой планете тройной звезды, название
засекречено, некому двоякодышащих шестилапов из болота цеплять? То-то…
– Митрофаныч, – серьезно сказал майор. – А
это не есть разглашение?
– Ух ты тютя моя, пусенька! – рявкнул оружейник,
облапив его шею. – Кого ловишь, дурашка? Информация о Тухачевском с
подельниками переведена из «железного кабинета» в спецхран относительного
доступа циркуляром номер три-восемь-семь дробь два-пять от шестнадцатого ноль
шестого шестьдесят девятого, подпись – гран-полковник Белосельский, печать
приложена! Так-то, салажка… А то б разинул я хайло, жди…
Его так и кренило на ступеньки. Майор со вздохом поднялся:
– Помогите уж телепортировать болезного…
Кирьянов взялся помогать. Митрофаныч, пока его где вели под
белы рученьки, где тащили ногами по земле в сторону поселка, особо не
сопротивлялся, упоенно бормоча что-то в сущей экзальтации. Насколько удавалось
понять из членораздельно произнесенного, он искренне полагал сейчас, что шагает
в колонне торжественного парада в честь неведомого Кирьянову Одиннадцатого
Июля. Здравицы выкрикивал, перемешивая не просто знакомые – громкие имена с
совершенно неизвестными, лозунги скандировал, в конце концов с огромным
воодушевлением заорал:
Под знаменем партийного доверия
любой к борьбе и подвигам готов!
Нас в звездный путь ведет товарищ Берия,
о нас заботится товарищ Маленков!
Даем пример ударного труда!
Средь звездных россыпей освоенной Галактики
Сияет красная советская звезда!
Потом совершенно неожиданно принял стойку «смирно» – а
поскольку как раз в этот момент оба носильщика ослабили хватку, убаюканные
мнимой покладистостью ноши, Митрофаныч рухнул навзничь на землю, в высокую
траву, но это его нисколечко не смутило, он продолжал браво орать:
