Шибко тихонько похмыкал себе под нос, понимающе
переглянувшись с командиром станции. Зорич поднял бровь – и с физиономий обоих
мгновенно исчезли все посторонние эмоции.
– Я в вашем распоряжении, профессор, – сказал
штандарт-полковник с восхитительной невозмутимостью. – Инструктируйте, как
вам удобнее.
– Собственно говоря, инструкции будут очень
простые, – сказал профессор. – Если подумать, в данном случае нет и
не может быть никаких инструкций, потому что нам предстоит идти туда, куда
никто прежде не попадал…
– Уписаться можно от восторга, – не разжимая губ,
произнес Мухомор, за что получил от прапорщика молниеносный тычок локтем под
ребро.
– Я сейчас попытаюсь объяснить предельно просто, –
продолжал профессор торопливо, чуть ли не захлебываясь словами, и транслятор
идеально передавал эту информацию. – Понимаете, нам впервые в истории
эндомерной физики слоистых пространств четвертой группы гломоуро-кохлеоидных
взаимопроникновений предстоит совершить вход в качестве материальных,
физических объектов, то есть, научно говоря, во плоти и крови, непосредственно
в стазисное измерение глом-континуума…
Слова были понятны каждое по отдельности – по крайней мере
половина, это уж точно, – но, выпаленные скороговоркой, превращались в
загадочные шаманские заклинания. Зорич, однако, слушал с непроницаемым лицом.
Зеленая голова профессора приобрела фиолетовый оттенок, а стебельки глаз
проворно дергались вверх-вниз, как резиновые. Кирьянов стал не на шутку
подозревать, что это соответствует крайнему волнению.
Улучив подходящий момент, Зорич прервал вежливо-настойчиво:
– Я понял, профессор. Но все же, что нам предстоит
делать и что мы там встретим?
– Кто бы знал, милейший, кто бы знал… – живо
откликнулся профессор. – Я же объясняю: никто еще не бывал в данном
пространстве, тем более в стазисном измерении… Что там и как там, не знает ни
одна живая душа. С чем мы можем столкнуться, решительно неизвестно. Самая
смелая задача, которую я бы решился возложить на нашу группу, сводится к тому,
что мы постараемся продвинуться на некоторое расстояние и установить
аппаратуру. – Одной из четырех конечностей он указал на шары и
параллелепипеды, похожие на научную аппаратуру не более чем земной
кирпич. – После чего постараемся вернуться сюда. Извините, но
конкретизировать я решительно не в состоянии, поскольку слоистые пространства сами
по себе сплошная загадка, а применительно к изгибам кохлеоидной…
– Благодарю вас, мне достаточно, – вежливо прервал
Зорич.
– Разрешите дополнить? – вмешался командир
станции. – Профессор, вы упустили один немаловажный аспект… Вы – научный руководитель
группы. А общее командование осуществляет штандарт-полковник Зорич.
– Мне не совсем понятна эта тавтология, коллега… –
протянул профессор, отсвечивая уже густо-лиловым и шевеля всеми четырьмя
верхними конечностями.
– Это не тавтология, профессор, – непреклонно сказал
командир. – Ваша задача состоит в том, чтобы вести научные исследования,
насколько это возможно. В обязанности же штандарт-полковника входит следить за
тем, чтобы представители чистой науки не особенно увлекались и не заходили
слишком далеко как в прямом, так и в переносном смысле. Другими словами, при
необходимости штандарт-полковник не просто может, а даже обязан решительно
прервать всякие исследования, какой бы фурор для науки они ни сулили, и дать
команду возвращаться.
Профессор прямо-таки подпрыгнул на месте, заливаясь лиловым:
– Вы хотите сказать, что в случае какой-то там мнимой
опасности нам придется возвращаться, наплевав на научное значение?..
– Именно это я и хочу сказать, профессор, –
отрезал командир, начинавший нравиться Кирьянову все больше и больше. –
Группа вернется, если даже штандарт-полковнику покажется, что существует некая
опасность.
– Но позвольте!
Командир с той же восхитительной непроницаемостью,
свойственной Зоричу, ответил:
– Вы действительно хотите, чтобы я связался со штабом сектора
и попросил отменить экспедицию ввиду обнаружившегося с первых же минут
непонимания ее сути?
Кирьянов сначала решил, что профессор будет протестовать. Но
даже столь оторванный от военной практики интеллигент, должно быть, прошел свой
инструктаж. А у командира, надо полагать, имелись весьма обширные полномочия.
Как бы там ни было, профессор с непроизносимым именем
моментально присмирел, почти вернувшись к прежнему зеленому цвету и далеко не
так яростно колыша отростками. Он ответил почти смиренно:
– Хорошо, я понял, понял…
– В таком случае, прошу всех проследовать на стартовую
позицию.
– Надеть скафандры. Построиться.
Через пару минут они уже стояли в центре сиреневой мишени.
Кто управляет переходом, они не видели, и потому это обрушилось неожиданно:
секундное растворение в небытии, чернильная тьма, ощущение, будто тебя
размазало по всей необозримой Вселенной, как масло по хлебу, распад на атомы и
воссоединение…
Тьма рассеялась, сознание вернулось, тела обрели прежнее
состояние. Они стояли, сбившись в кучку – на белесоватой поверхности, явственно
пружинившей под ногами, как резина или батут, вокруг по всем направлениям, куда
ни глянь, лениво колыхалось-переливалось нечто тускло-радужное, то ли реальные
потоки светящегося газа, то ли что-то вроде неощутимого полярного сияния, и над
головой была та же иллюминация, причем невозможно понять, далеко ли до нее.
Ничего невозможно понять: не было ни протяженности, ни четких ориентиров, ни
земли, ни неба – только поверхность под ногами пока что оставалась твердой, а
там – кто ее знает…
Повинуясь возбужденным воплям профессора, двое его
сотрудников проворно установили приборы в ряд, откинули крышки, и вся троица
присела на корточки, наблюдая мельтешение цветных огней, ярких зигзагов и
непонятных символов. Судя по кудахтанью профессора, на их глазах, очень может
быть, происходило нечто эпохальное и уж по крайней мере не обыденное, но
Кирьянов (как и остальные, ручаться можно) не в силах был должным образом
проникнуться. Не было ни грандиозного, ни примечательного – трое существ с
разных, надо полагать, концов Галактики, склонились над непонятными приборами,
обмениваясь то краткими, то пространными репликами, казавшимися всем
непосвященным бредом сумасшедшего, абракадаброй. Где уж тут проникнуться величием
научного подвига…
Вокруг все так же лениво мерцало, переливалось и струилось.
Больше всего было желтого, серого и молочно-белого, хотя присутствовали и
остальные цвета, как спектральные, так и оттенки во всем своем поразительном
разнообразии. То ли казалось, то ли и в самом деле отовсюду доносилось нечто
вроде тихого шуршания, непрерывного, однотонного.
Коснувшись плеча Кирьянова, Шибко указал на жабообразного
исследователя и скупыми жестами дал понять, что обер-поручик за него несет
полную ответственность. Кирьянов кивнул. Гуманоида Шибко отдал под опеку Кацу,
а профессора оставил себе, в чем был резон.
