Напоследок мы поднялись на стесанную вершину Гиссарлыка, откуда можно увидеть всю округу – и жалкие домишки Хыблака, и мазанки Бунарбаши, и желтоватый Скамандр, и виноцветное море, по которому приплыли чернобокие ахейские суда с десантом в медных панцирях...
Вечерело. Пришла пора возвращаться.
На катере меня поджидал сюрприз. Мы еще не успели отчалить, как внезапно Туркул скомандовал нечто вроде «Взяли!», и двое наших соседей – «дроздов» крепко ухватили меня за локти. Я оказался в клещах, а Антон Васильевич вместе с Володей Манштейном принялись в три руки снимать мои старые штабс-капитанские погоны. Затем Туркул, поминая все тех же «гнилых интеллигентов», нацепил мне новые, с тремя звездами и двумя просветами, заявив, что в присутствии теней Гектора и Приама я больше не посмею валять дурака. Поручик, а точнее, штабс-капитан Усвятский, надевший новые погоны еще две недели назад, лишь злорадно усмехнулся.
Погоны оказались не золотые, положенные мне по уставу, а малиновые, как у «дроздов». Я хотел было заикнуться о таком непорядке, но Туркул скомандовал мне и поручику Усвятскому «смирно» и заявил, что с сегодняшнего дня он приказом производит нас в почетные дроздовцы. Теперь мы имеем право на малиновые погоны, нагрудный знак с надписью «Яссы, 1917» и на расстрел в случае пленения. Впрочем, эту последнюю привилегию сорокинцы имели и так – красные в плен нас, как и «дроздов», не брали.
Остаток пути Туркул и Володя Манштейн, считая нас, так сказать, уже своими, посвящали меня и поручика Усвятского в подробности героического пути славной Дроздовской дивизии. Зная, что я харьковчанин, Туркул поведал драматическую историю погони за броневиком «Товарищ Артем» прямо на Николаевской площади Харькова. Броневик «дрозды» остановили чуть ли не с помощью лассо, как американские «коубои».
Дивная история! Мы и сами сочиняли такие дюжинами. Будущая великая книга «Дроздовцы в огне» предстала перед нами во всем блеске.
Гиссарлык не вспоминали, будто и не были там. Только уже у самого Голого Поля кто-то вновь упомянул Гектора, и Туркул высказал сожаление, что у троянцев в резерве не было батальона «дроздов». Лучше всего – из Первого Офицерского полка. С офицером из Первого полка не справится, как известно, и дюжина Ахиллесов.
Куда уж Ахиллесам, Пелеевым сынам! А вот господа краснопузые справились. Пишпекский мещанин Михаил Фрунзе оказался похлеще вождя мирмидонян.
На следующий день, уже на правах почетного «дрозда» я попросил Туркула принять на хранение последнее, что осталось от отряда – полевую сумку подполковника Сорокина, набитую почти доверху нашими крестами и медалями. Антон Васильевич только покачал головой и попросил список тех, кому эти награды принадлежали. Списка, увы, у меня не было. От Сорокинского отряда не осталось даже списков. Удивительно, как штабс-капитан Докутович умудрился вывезти эту сумку.
Туркул заявил, что это непорядок и безобразие. А посему я, как последний командир сорокинцев, обязан составить хотя бы список офицеров, служивших в отряде. Иначе это будет просто несправедливо.
Да, конечно, это будет несправедливо. К сожалению, я уже не помню всех. Слишком долго длились эти три года Смуты. Список, конечно, я составлю – тех, кого еще не забыл. Быть может, поручик Усвятский и вправду когда-нибудь напишет историю Сорокинского отряда.
А ведь как подумаешь... Даже имен не осталось! Даже имен.
Ну вот, до дневника, застывшего на 14 июля, я так и не добрался. Сегодня писать, к сожалению, не могу. Поездка в Гиссарлык начинает выходить мне боком, и поручик Усвятский советует вообще прекратить бумагомарательство, хотя бы на несколько недель. Прекратить – не прекращу, но буду писать меньшими дозами. Иначе можно не дотянуть даже до полумифического болгарского санатория.
20 июня.
У нас снова неприятности. Марковцы налетели на корниловцев, была стрельба, и сейчас разъяренный Фельдфебель ведет личное разбирательство. Да, нервы у людей уже ни к черту! «Дрозды» и сорокинцы еще как-то держатся, но поневоле пожелаешь нам всем скорейшего отъезда. Пусть даже в Занзибар.
Рейд на правый берег Днепра я помню только отрывками. К сожалению, записи в эти дни почти не велись. Признаться, было не до этого. Единственную отметку я сделал 15 июля, почти сразу после переправы, а дальше пошло такое, что свой дневник я достал из полевой сумки только в Дмитриевке.
А жаль! Впрочем, и того, что помню, более чем достаточно.
Итак, глубокой ночью 14 июля мы подошли к паромной переправе у Любимовки. Эту переправу 13-я дивизия отбила несколько дней назад с помощью пейзан-повстанцев, которые и прикрывали ее с правого берега. Они же должны выделить нам проводников.
Отряд переправился двумя паромами. Пришлось делать несколько ходок. Штабс-капитан Докутович уплыл на правый берег с первым же взводом, а я уходил на последнем пароме с броневиками.
Тьма была почти кромешной, затянутое тучами небо накрывало нас, словно свод склепа. Дальний правый берег тянулся еле различимой черной полосой, днепровская вода с чуть слышным плеском билась о борот парома, все молчали, и только Лютик, привязанный к периллам время от времени негромко ржал. Похоже, ему было не по себе. Да и мне стало жутковато. В такую ночь можно ожидать чего угодно, вплоть до чертовщины в духе господина Гоголя – или пулеметной очереди в упор из прибрежных камышей.
Впрочем, все обошлось благополучно, мы выгрузили броневики, а отряд тем временем уже строился в колонну. Рядом со штабс-капитаном Докутовичем я увидел двух усатых «дядькив» в чрезвычайно живописных нарядах. «Дядьки» оказались нашими проводниками, которые должны были обеспечить быстроту и внезапность рейда. Я занял место в одной из повозок. Лютик удивленно скосил на меня глаза, но я привязал его к той же повозке и предоставил каждому из нас возможность двигаться автономно. Честно говоря, ехать верхом я попросту побаивался, тем более ночью.
Перед отправлением ко мне подскакал на серой в яблоках кобыле штабс-капитан Докутович (экий гусар!), и мы вкратце уточнили обстановку. Он предполагал идти ночами, а днем отдыхать в укромных местах. Карта с приблизительным маршрутом была у него в планшете, и он посоветовал мне, пока есть время, сделать с нее кроки. На всякий случай.
Я взял карту, чтобы поработать с нею на привале. Штабс-капитан Докутович пришпорил кобылу, и через минуту мы тронулись. Колонна шла прямо на запад по узкой дороге, тянувшейся, между плавней и зарослей густого кустарника.
Мы шли до рассвета, а затем свернули куда-то в плавни и устроили дневку. Это была последняя ночь и последний день, когда все шло по плану. Тогда и была сделана запись в дневнике. Больше писать не пришлось – в следующую же ночь мы столкнулись лицом к лицу с какой-то заблудившейся колонной красных, и с той минуты ни дня, ни ночи уже не было.
Колонну мы опрокинули, но стало ясно, что нас раскрыли. Уже утром пришлось отражать нападение конного разъезда. Мы его рассеяли пулеметным огнем с броневиков и пошли не прячась – в лоб. Нашей целью было крупное село северо-восточнее Бериславля, название которого я уже не упомню.
