Утром 15 июня мы вернулись в Мелитополь. Теперь город был неузнаваем: обилие войск, в основном, конечно, тыловые службы, на тротуарах – барышни с шелковыми зонтиками, чиновники в допотопной форме – и откуда они только вынырнули?! На всех столбах развешаны воззвания Барона и плакаты, клеймящие жидо-большевиков. Мальчишки разносили новую газету «Голос фронта», выпуск которой уже успели наладить наши шустряки из службы пропаганды. Мы подозвали одного Гермеса с пачкой газет, но, узнав, что сия газетенка стоит полсотни рублей, отпустили его подобру-поздорову. Впрочем, поручик Усвятский не выдержал и поинтересовался, сколько стоят советские газеты. Оказалось, «Известия» шли по два рубля за номер. Мы тут же пожалели, что большевики перестали присылать в Мелитополь почту. Чем покупать такой «Голос фронта», уж лучше читать «Известия».
Барышни, чиновники и прочая чистая публика смотрели на наш отряд с подозрением. Мы, безусловно, портили общий вид: все в пыли, бородатые, а про сапоги и говорить нечего. В конце концов, нас остановил какой-то нахальный поручик из комендатуры, однако, узнав, что мы сорокинцы, поспешил указать дорогу. Я надеялся вновь оказаться в памятной нам по январю гимназии, но нам отвели какой-то постоялый двор, давно, еще при красных, переоборудованный под казарму.
Покуда мы приводили себя в Божеский вид, прапорщик Геренис все порывался, несмотря на больную ногу, бежать в город на поиски нашей сестры милосердия. Мы отослали Ольгу в Мелитополь с ранеными после первого же дня боев и, к счастью, Верден ей пережить не пришлось. Я еле удержал прапорщика, велев ему сперва позаботиться о взводе, а затем пообещав отправиться на поиски вместе с ним.
Штабс-капитан Докутович, едва стряхнув пыль с кителя, заторопился на телеграф, чтобы дать весточку супруге, а мы решили совершить променад по городу Мелитополю, предварительно нанеся визит в городской госпиталь, где, по моим предположениям, должна была находиться Ольга. Отправились мы туда всей компанией – я, поручик Усвятский, прапорщик Геренис и наш цыган, которого, несмотря на все личные моменты, грех было оставлять одного.
В госпитале Ольги не оказалось. Мы проведали раненых и пошли на главную улицу. Признаться, чувствовали мы себя не очень уютно, хотя и надели свежие кители да и бороды успели подбрить. Но выглядели мы, конечно, не комильфо. Особенно по сравнению с блестящими офицерами, заполнившими мелитопольские улицы. Мы знали им цену, но зато у каждого из этих орлов на кителе сверкал чуть ли не целый иконостас. Мы свои награды, по старой привычке, не надевали. В бою всякое случается, легко остаться без кителя, посему наши кресты надежно прятались. В общем, барышни принимали нас, судя по всему, за штрафников. Того же мнения были, очевидно, и патрули. Поручика Усвятского дважды останавливали за неотдание чести, и каждый раз приходилось выяснять отношения.
В конце концов, мы ввалились в какое-то заведение, которое по здешним меркам вполне могло считаться рестораном. Подсчитав наши финансы, мы заказали что-то более-менее приличное и пару бутылок «Смирновской» впридачу. На «Смирновской» настоял поручик Усвятский, заявивший, что картофельный самогон стоит у него комом в горле.
Мы сидели, покуривая «Мемфис» и мелкими стопочками уничтожая «Смирновскую». Время от времени до нас доносились обрывки разговоров, и мы узнали много любопытного – от подробностей поимки главаря местной «чеки» до предстоящего посещения Мелитополя Бароном.
Мы с поручиком Усвятским углубились в высоконаучный спор на весьма животрепещущую тему – сколькими снарядами дивизионной гаубицы можно накрыть нашу роту. Он, помнится, утверждал, что одного вполне хватит, и лично брался навести орудие. Я оказался большим пессимистом, считая, что «чемоданов» понадобится не менее трех – и то, кто-нибудь да выкрутится. Мы приводили аргумент за аргументом, перечисляя памятные нам по Германской типы снарядов, как вдруг я заметил странную метаморфозу, произошедшую с прапорщиком Геренисом. Прапорщик неподвижно застыл, держа в руке вилку, а взгляд его при этом устремился куда-то в угол. Я проследил за ним и понял, в чем дело. Бедный Геренис!
В углу, в окружении веселой компании в новеньких мундирах, среди шампанского и цветов восседала Ольга. Вид ее совсем не напоминал военнопленную. Скорее, наоборот.
Через минуту мы все смотрели в ту сторону. Вероятно, взгляды наших прапорщиков были способны в тот момент прожечь даже асбест, но сияние Ольги отражало их без всякого для нее вреда. Офицеры горланили, хохотали, один из них теребил гитару. Ольга внимала кавалерам и весело смеялась.
Первым предложил устроить драку поручик Усвятский. Офицеров было пятеро, но он брал на себя двоих. Прапорщик Немно сверкнул глазами и пообещал вспороть первого же супротивника, как карася на кухне. Один Геренис молчал и, не отрываясь, смотрел на Ольгу. Я понял, что пора вмешаться.
Прежде всего я объявил, что мордобоя не будет, поелику мы все-таки воюем с красными, а не с тыловиками. Возмущенный Немно возразил, что долг офицера – заступаться за женщин. Мне было жаль наших прапорщиков, но я не мог не поинтересоваться, оскорбляет ли кто-нибудь нашу сестру милосердия. Воцарилось молчание, наконец, поручик Усвятский предложил послать ей букет орхидей. Я отклонил эту идею по причине отсутствия в Мелитополе орхидей, но предложил нечто иное.
В зале этого заведения было место для оркестра, и музыканты уже начали занимать места. Я вынул из бумажника несколько последних сотенных и подошел к оркестрантам. Возле них уже торчали два тыловых капитана, желавшие заказать какую-нибудь «Девочку Надю», но я сослался на то, что нам завтра на фронт и попросил сыграть «Белую акацию». С указанием адресата.
Расплатившись, мы пошли к выходу. Тут дирижер прокашлялся и объявил, что по просьбе офицеров Сорокинского отряда для сестры милосердия Ольги имярек исполняется романс любимый всеми «Белая акация». Уже в дверях я заметил, что Ольга дернулась, беспокойно обводя глазами зал, но нас там уже не было. Выйдя на улицу под звуки нашей «Акации», мы поплелись к постоялому двору. В городе делать было больше нечего.
Наутро прапорщик Геренис твердым голосом – во всяком случае, ему казалось, что он говорит твердым голосом – попросил нас в его присутствии об Ольге не упоминать. Я сдержал поручика Усвятского, который полез было комментировать это высказывание, предложив вспомнить, что и ему самому – поручику Усвятскому – было когда-то девятнадцать лет. На это поручик хмыкнул и принялся вспоминать, каким он был в девятнадцать, когда учился на втором курсе Харьковского технологического. Рассказ обещал быть, как всегда, весьма живописным, но тут прибыл вестовой с приказом явиться к штабс-капитану Докутовичу.
Наш командир велел немедленно собираться. Нам предстояло выступить в составе 34-й дивизии на Токмак. При этом штабс-капитан Докутович посмотрел на меня, как бы спрашивая, понял ли я его. Я понял. Полгода назад мы оставили Токмак. Теперь появился шанс вернуться. И не просто вернуться...
Надо было спешить, и я лишь попросил штабс-капитана не брать с нами нашу сестру милосердия. Докутович чрезвычайно удивился, а когда я в двух словах объяснил суть дела, посмотрел на меня весьма укоризненно. Но уже через минуту заметил, что мы, пожалуй, не успеем забрать ее из госпиталя. Или с того места, где она в это утро пребывает.
