Поручик Усвятский попросил у меня брошюру господина Ульянова-Бланка. Великий роман приближается к кульминации: отважные герои Дроздов и Морозов попадают на допрос прямо к господину Ленину. Поручик, всегда стремящийся к точности, желает вложить, в уста симбирского заики, наряду с руганью и угрозами, его подлинные высказывания. Я посоветовал поручику особенно не увлекаться, дабы окончательно не раздраконить генерала Ноги, который, того и гляди, припишет нам пропаганду большевизма.
7 июня.
Вчера опять была дуэль. Два алексеевца выясняли отношения, если верить слухам, по поводу Учредительного Собрания. Оно, конечно, было бы смешно, но один из них убит наповал, а второй, уж не знаю, как это вышло, успел получить пулю в легкое. Самое страшное, что все воспринимают это очередное убийство, как нечто вполне само собой разумеющееся. Я вновь высказал все, что думал, Туркулу, услыхав в ответ прежние аргументы. К Фельдфебелю обращаться бесполезно, а значит следует поговорить с генералом Витковским. Должны же остаться на нашем Голом Поле разумные люди!
Сегодня уехала еще одна группа офицеров. Говорят, вот-вот начнут составлять какие-то списки, и нас понемногу примутся развозить по Занзибарам. Чаще всего почему-то называют Марокко. Возможно, потому, что в Бизерте (если Бизерта, конечно, находится в Марокко) стоит наш флот, которому, увы, уже не вырваться из лап господ союзничков. Говорят, в Марокко нас будут вербовать для войны против какой-то Рифской республики. Не знаю, где это и что это за республика, но ежели там не большевики, то я охотно завербуюсь туда, дабы слегка проучить лягушатников. Хотя, что это я так расхрабрился? Мне бы до санатория дотянуть.
Генерал Туркул заявил, что французы и вправду вербуют офицеров для войны в Марокко. Но армию будут переводить все же куда-нибудь поближе, по слухам, в Болгарию или в Сербию. Ну, поживем – увидим.
Антон Васильевич, прочитав предыдущие страницы, просит объясниться по поводу одной, с его точки зрения, несообразности. Он не понимает, отчего это я, описывая блестящее начало летнего наступления, все время упоминаю о своих пессимистических прогнозах. Ему кажется, что я переношу свое сегодняшнее настроение на события годичной давности. Лично он прошлым летом был уверен, что таврийская операция закончится ежели не в Москве, то, во всяком случае, в Киеве или в Харькове. А имея за своей спиной Новороссию и Малороссию, можно надеяться следующей весной идти прямо к Белокаменной.
Вероятно, так думали многие. Может быть, на это надеялся и сам Барон. Но я не кривлю душой, говоря о своей прошлогодней уверенности в том, что наша летняя кампания будет последней. Это я понял еще весной.
Прежде всего, не от хорошей жизни Барон вел переговоры с красными. Даже весной 18-го, когда у нас не оставалось ничего, кроме винтовок и пустых подсумков из-под патронов, ни у кого подобной мысли не возникало. Ежели мы, имея танки, самолеты, флот и помощь Европы, готовы подписать мир с господами Ульяновым и Бронштейном, значит, у нас не просто было другого выхода.
Начало наступления подтвердило мои предположения. Мы лихо прорвались к Мелитополю. Это был блестящий рейд, за который нам поставил бы «отлично» сам Упырь. Недаром Якову Александровичу приписывают слова, что он хотел бы стать вторым Махно. Да, мы научились воевать по степному, и это выручало нас и раньше, и потом. По сути, мы действовали, как партизанский отряд. А партизанские отряды войн не выигрывают. Регулярная армия – медведь неповоротливый, но и медведь рано или поздно встает на дыбки.
Одной лихости может хватить на неделю. Для серьезного сражения нужна армия. А нас было так мало, что ежели вдруг господин Уборевич решил бы сдать свою ХIII армию в плен, то наших сил не хватило б даже для конвоя. А бывший поручик в плен сдаваться не собирался. И это мы почувствовали очень скоро.
В общем, уже тогда я был уверен, что в степях Таврии решится наша судьба. Впрочем, Барону вряд ли удалось бы отсидеться за Перекопом. Ведь не отсиделся же он в ноябре! Так что для меня летняя кампания 20-го была последним парадом. Понял я это сразу, и завидовал оптимистам, подобным генералу Туркулу.
Мы окопались севернее Мелитополя, установили пулеметы и стали ждать. Правда, в контрудар красных поначалу не очень верилось – из Мелитополя они бежали так быстро, что бросили склады, способные обеспечить наш корпус на полгода. Впереди время от времени что-то грохотало, но нижние чины, а потом и офицеры стали потихоньку снимать сапоги и гимнастерки, устраиваясь прямо в поле под солнышком. Река Молочная была совсем рядом, и приходилось отпускать личный состав повзводно купаться.
В первое же купание прапорщик Геренис, желая показать пример остальным, прыгнул с обрыва и напоролся на корягу, порезав руку и, что было самым неприятным, ногу. Ногу пришлось забинтовать, и прапорщик мог передвигаться только с импровизированной тростью. Я поглядел на его потуги и велел немедленно отправляться в госпиталь.
И тут я впервые увидел, как прапорщик испугался. Он переводил взгляд с растерянной Ольги на непроницаемого прапорщика Немно, умоляюще смотрел на меня и, наконец, попросил оставить его на позициях. Поручик Усвятский пообещал ему гангрену и посоветовал немедленно убираться в тыл, присовокупив, что не подпустит нашего цыгана к Ольге ближе чем на двадцать шагов. Тогда Геренис, побледнев от волнения и вставляя в речь литовские слова, сбивчиво объяснил, что не может оставаться в тылу, когда отряд готовится встретить красных, а взвод к тому же лишается командира. Все это было так, и я уж совсем было собрался гаркнуть и направить его в Мелитополь, но прапорщик отвел меня в сторону и жалобно попросил оставить его хотя бы на денек. Ему было стыдно появляться в госпитале с такой, с позволения сказать, раной. Я посмотрел на него и махнул рукой, разрешая остаться. В конце концов, перевязку можно сделать и на позициях, а в наши госпитали я не очень верил.
Прапорщик Геренис от радости даже отбросил посох и бодро заковылял к своему взводу. По этому поводу я прекратил купание и велел как следует выкосить траву перед брустверами. Тишина начинала меня изрядно смущать.
Вечером на позиции подъехали Яков Александрович и наш бригадный командир, фамилию которого я уже и не упомню. Командующий, похвалив нашу позицию, сообщил, что красные атакуют Серогозы, где наша 34-я дивизия пытается помочь полуокруженному корпусу Фельдфебеля. А прямо перед нами, у станции Федоровка, господин Уборевич собирает ударную группу. Ежели красные прорвутся у Серогоз и сумеют обойти Мелитополь с востока, корпус окажется в кольце. Мы должны держать оборону здесь, чтобы краснопузые не смогли внезапным ударом отбить город и рассечь части корпуса пополам.
Да, радовались мы рано. ХIII армия красных никуда не делась и была готова дать сдачи. Под началом у Якова Александровича имелось не более пяти тысяч штыков и сабель, и мы опять воевали в соотношении один к двум. Выходит, я не зря оставил прапорщика Герениса на позиции.
Красные полезли утром. Они шли молча, ровными цепями, а впереди пылили два броневика. К нашему счастью, они не успели подвезти артиллерию, зато в небе вновь появились аэропланы, правда, на этот раз не «Ньюпоры», а «Фарманы» и «Сопвичи». Аэропланы сделали над нами круг, сбросили несколько бомб и ушли с сторону Мелитополя. Летуны, однако, промазали – взрывы прогремели метров за сто перед нами.
