Я дрожала, вцепившись в край детской кроватки. Сестра озабоченно посматривала на меня. Лет двадцати пяти, крупная, коренастая, она прямо-таки источала благожелательность.
— У вас все в порядке? — спросила она.
— Просто устала немного, — ответила я, рассмотрев фамилию на бирке: Макгуайр.
— Подождите говорить об усталости, пока он не дома, — с легким смешком отозвалась она. Я же, вместо того чтобы огрызнуться на эту невинную беспечную реплику, улыбнулась ей в ответ — потому что меньше всего хотела, чтобы кто-то догадался, какая дикая тоска меня вдруг охватила.
— Ну что, готовы? Возьмете его? — спросила сестра.
Нет, не готова. Ни к чему не готова. Мне все это не под силу… Потому что…
— Конечно, — сказала я с натянутой улыбкой.
Она нагнулась и бережно вынула Джека из кроватки. Он лежал тихо, пока не оказался у меня. В тот же миг он начал плакать. Крик был совсем не громкий, но весьма упорный — как будто ему было неудобно там, где он очутился. И тут же обвиняющий голос в моей голове торжествующе заявил: «Ну вот, конечно, плачет. Потому что знает, кто причинил ему зло».
— Он у вас первый? — спросила сестра.
— Да, — ответила я, спрашивая себя, очень ли заметна моя нервозность.
— Не обращайте внимания на плач. Поверьте моему опыту, денек-другой — и он привыкнет.
Почему вы стараетесь меня утешить? Ведь все яснее ясного: Джек понимает, что я для него означаю опасность, знает, что я могу причинить ему вред, что я не способна быть матерью. Вот чем объясняется такая реакция на наш первый контакт. Он знает.
— Может, дать вам стул? — спросила сестра.
— Да, было бы неплохо. — Я и вправду почувствовала, что ноги у меня вдруг стали ватными.
Сестра извлекла откуда-то белый пластиковый стул с прямой спинкой. Я села, прижимая к себе Джека. Он продолжал хныкать — как будто от страха, что оказался рядом со мной.
— Он, наверное, проголодался, — предположила сестра. — Попробуйте его покормить.
— У меня проблемы: молоко плохо идет, — сообщила я.
— Эту проблему мы сейчас решим. — Она снова приветливо улыбнулась.
Предполагалось, что эти смешки и улыбки должны меня подбодрить, но на самом деле они смущали меня еще больше. Итак, с кричащим Джеком на сгибе одной руки, свободной рукой попыталась задрать футболку и лифчик. Но я страшно нервничала из-за его плача, в результате мне все время казалось, что я вот-вот его выроню. А от дерганий он только еще сильнее заходился криком.
— Давайте-ка я его подержу, пока вы все подготовите и приведете в порядок.
Ничего я не приведу в порядок. Я даже собственную жизнь не способна привести в порядок.
— Спасибо, — сказала я.
Стоило ей взять у меня Джека, как он замолчал. Я стянула майку и высвободила правую грудь из специального лифчика для кормящих. У меня вспотели руки. Я была страшно напряжена — отчасти из-за того, что за последние дни молочные протоки снова закупорились, а еще потому, что, держа свое дитя на руках, не ощущала ничего кроме ужаса.
Ты для этого не годишься. Ты не должна этого делать.
Сестра вернула мне Джека. Его реакция была четкой, классический условный рефлекс: плакать, как только мама возьмет на руки. Так он и сделал. Заплакал что было сил. Но как только его губы коснулись моего соска, плач сменился жадным сопением и чмоканьем очень голодного маленького существа.
— Вот и порядок, — сказала сестра, а Джек прижал деснами сосок и начал с силой сосать. Вдруг я почувствовала боль, такую острую, как будто в грудь изо всех сил воткнули булавку. Несмотря на отсутствие зубов, десны у Джека были твердыми, как сталь. И он сжал ими сосок с такой силой, что я невольно вскрикнула от боли и неожиданности.
— Что случилось? — спросила сестра, все еще пытаясь оставаться приветливой. Улыбка все еще не сходила с ее лица, однако с каждой минутой я все яснее понимала, что она вот-вот окончательно решит, что я неадекватная, неуравновешенная особа, неприспособленная, к материнству.
— Просто десны у него такие…
Я не закончила предложение, поскольку Джек укусил меня с такой силой, что я просто взвизгнула. Хуже того — боль была такой внезапной, такой резкой, что я рефлекторно отдернула его от груди. Из-за этого он снова горько расплакался.
— О боже, прости меня, прости, прости, — бормотала я.
Сестра оставалась совершенно спокойной. Она мгновенно забрала у меня Джека — у нее на руках он сразу же успокоился. Я сидела в полной растерянности, чувствуя себя бесполезной, тупой и безнадежно виноватой. Грудь разрывалась от боли.
— С ним все в порядке? — От шока я сразу охрипла.
— Ничего страшного, просто немного испугался, — ответила сестра. — Как и вы.
— Я правда не хотела…
— Да ничего страшного, все нормально, правда. Такое случается сплошь и рядом. Особенно если молоко плохо идет. Подождите-ка секундочку — по-моему, я знаю, как помочь делу.
Свободной рукой она сняла телефонную трубку. Еще через минуту подошла другая сестра с грозным орудием — молокоотсосом.
— Приходилось иметь дело с такой штукой? — спросила сестра Макгуайр.
— Да, это мне знакомо.
— Ну, тогда принимайтесь за дело. — Она протянула мне аппарат.
Снова безумная боль — хотя в этот раз, по крайней мере ненадолго. Спустя минуту усердной работы насоса шу прорвало — и хотя по моему лицу текли слезы в ручья, я испытала неимоверное облегчение.
— Вам лучше? — наклонилась ко мне сестра, сама заботливость и участие.
Я кивнула. Она снова передала мне Джека. Господи, до чего же он ненавидел мое прикосновение. Я поскорее приложила его к соску, из которого теперь текло молоко. Джек поначалу сопротивлялся, не желая начинать все сначала, но стоило ему почувствовать вкус молока, тут же присосался намертво и начал усердно чмокать. Я вздрогнула от вернувшейся боли, но заставила себя молчать. Не хотелось устраивать новое представление на глазах у этой терпеливой сестры. Однако она и без слов почувствовала, что мне не по себе.
— Больно, да?
— Ох, боюсь, что так.
— Вы не первая мамочка, которая на это жалуется. Но со временем все войдет в колею.
Боже, ну почему она так невозможно добра ко мне? Ведь я этого не заслуживаю. Ведь я же читала все эти чертовы книжки, эти проклятые журнальные статьи, где расписывается неземное наслаждение от грудного вскармливания и все его преимущества. Там же говорится, что оно укрепляет отношения между матерью и ребенком, пробуждает древнейший материнский инстинкт. «Только грудью»! Сколько же речей под этим девизом мне пришлось выслушать, и все они резко обличали скептиков. Матерей, решивших отказаться от грудного вскармливания, клеймили как законченных эгоисток. Именно такой эгоисткой я себя сейчас и ощущала Потому что никто не предупредил меня о самом главном в кормлении грудью: что это так дьявольски больно!
