— Ну да ладно, — досадливо выдохнула нянька, схватила меня за плечи и рывком посадила. Она придерживала меня, пока я наконец не облегчилась. У мочи был резкий химический запах, такой сильный, что няня брезгливо поморщилась.
— Что вы такое пили? — произнесла она враждебно, без намека на улыбку.
В этот момент за ее спиной раздался голос.
— Вы всегда так разговариваете с патентами?
Тони.
Он выглядывал у няни из-за плеча, глядя, как я восседаю на утке. Вообще, я предстала перед ним во всей красе: бледная, взъерошенная, заторможенная, с тусклыми коматозными глазами. Тони скупо улыбнулся мне, быстро кивнул и тут же переключил все внимание на няню. А та, как это обычно и бывает с самодурами, вдруг оробела и смутилась, будто застигнутая на месте преступления.
— Я ей ничего такого не сказала.
— Сказали-сказали… — И он наклонился, вглядываясь в ее бирку с фамилией. — Я слышал, как грубы вы были с пациенткой.
У ирландки вытянулось лицо. Она повернулась ко мне:
— Извините, пожалуйста, У меня сегодня тяжелый дёнь, я вовсе не хотела вас обидеть…
Тони не дал ей закончить:
— Просто заберите судно и оставьте нас.
Она вынула судно, после чего тихонько уложила меня, поправила простыню, бережно подоткнула одеяло.
— Может, вам что-нибудь принести? — нервно спросила она.
— Нет. Но я поговорю с вашим начальством, — ответил Тони.
Явно испуганная угрозой, няня поспешила к выходу.
— Ну как вам понравился спектакль, миссис Линкольн
[20]
? — озорно улыбнулся Тони. Он нежно поцеловал меня в голову. — И как поживает наш мальчишка?
— Совсем плохо.
— А мне вчера вечером сказали совсем другое.
— Ты был здесь вчера вечером?
— Да, когда ты еще спала. Сестра сказала, что ты была…
— Немного не в себе, да? Или, может, она употребила чисто английское выражение, преуменьшая, как здесь водится. Например, «ваша женушка совсем поглупела».
— Тебе так кажется, Салли?
— Ой, умоляю, только не начинай говорить со мной таким мерзким рассудительным голосом, Энтони.
Я видела, как он сразу напрягся — но не из-за этого моего внезапного и ничем не оправданного взрыва, а поэтому, что я снова начала плакать..
— Может, ты хочешь, чтобы я пришел попозже? — тихо спросил он.
Я замотала головой, глубоко вздохнула и сумела справиться со слезами. Потом я спросила:
— Ты правда вчера приходил?
— Правда. Я приехал почти в одиннадцать, сразу из аэропорта И стал проситься к тебе. Но мне сказали…
— Значит, в одиннадцать ты был здесь?
— Об этом я тебе и говорю. Вообще-то, сказал уже два раза.
— А почему ты не приходил раньше?
— Потому я был в чертовой Гааге, как ты знаешь. Давай лучше поговорим о более серьезных вещах… о Джеке.
— Кто такой Джек?
Он посмотрел на меня, как на ненормальную:
— Наш сын.
— Я как-то не заметила, что у него уже есть имя.
— Мы же с тобой говорили об этом четыре месяца назад.
— Ни о чем мы не говорили.
— В выходные, в Брайтоне, когда гуляли…
Тут я вдруг вспомнила этот разговор. Мы поехали в Брайтон, решив, что на выходные «пошлем все к чертовой бабушке» (выражение Тони). Отдохнули мы на славу: там все время беспрерывно лил дождь, а Тони отравился, съев сомнительного вида устрицы в дорогущем морском коктейле. Я, помнится, все размышляла о том, как все перемешано на этом морском курорте, одновременно шикарном и жалком, и что, возможно, именно за это его так любят англичане. Но прежде чем Тони начало выворачивать наизнанку в нашем дармовом номере в «Гранд-отеле», мы отправились немножко прогуляться под дождем по набережной. Тогда Тони и заметил вскользь, что, если родится мальчик, можно было бы назвать его Джеком. А я ответила (и теперь это вспомнила): «А что, Джек звучит совсем неплохо.»
Но можно ли было сделать из этого вывод, что я одобряю идею назвать ребенка Джеком? На мой взгляд, вовсе нет.
— Я только сказала что…
— Что имя Джек тебе нравится. И я это воспринял это как одобрение. Прости.
— Неважно. Это же пока только разговоры и ни к чему нас не обязывает.
Тони беспокойно заерзал на краю кровати:
— Хм, дело в том, что…
— Что?
— Я утром зашел в муниципалитет Челси и зарегистрировал его. Джек Эдвард Хоббс… Эдвард — в честь моего отца, разумеется.
Я смотрела на него в полном смятении.
— Ты не имел права. Какого же черта, ты не мог…
— Говори тише, пожалуйста.
— Не указывай мне, как говорить…
— Может, вернемся к разговору о Джеке?
— Он не Джек! Ты понял? Я отказываюсь называть его Джеком!
— Салли, все равно, пока ты не подпишешь документы, они не имеют юридической силы. Так что постарайся, пожалуйста..
— Что? Не быть дурой? Подражать проклятым хладнокровным англичанам, когда мой сын лежит там, наверху, и умирает.
— Он не умирает.
— Он умирает — а меня это не волнует. Можешь ты это понять? Меня это не волнует.
Выкрикнув это, я повалилась на подушки, натянула одеяло на голову, и у меня начался очередной бурный приступ рыданий, который сопровождался ощущением жуткой пустоты. В считаные секунды подоспела сестра Я слышала взволнованное перешептывание, до меня доносились обрывки фраз: «такое нам приходилось видеть и раньше», «часто случается после осложненных родов», «бедняжка натерпелась, ей столько пришлось пере жить» и (самое ужасное) «через несколько дней с ней все будет в полном порядке».
С одеялом на голове я приняла ставшую уже привычной позу — калачиком и продолжала кусать подушку, пытаясь остановить судорожные рыдания. Как и накануне, я не сопротивлялась, когда кто-то твердой рукой отвернул с лица одеяло, закатал рукав и сделал укол.
Только в этот раз я не провалилась в небытие. Мне показалось, что на меня снизошел неземной покой. Я как будто бы парила под потолком палаты, рассматривая входящих и выходящих медиков, пациентов и посетителей. Я взирала на них с блаженным безразличием туристки, которая случайно забрела в экзотический квартал, куда ей совсем не надо, и так насосалась дешевого шампанского, что уже не понимает, сколько сейчас времени, а просто блаженно витает в облаках. Не сон, не бодрствование — всего лишь… существование.
