— Проявлений чего? — переспросила я.
— Я говорю о хроническом зуде. Довольно частое явление у беременных… и нередко появляется в сочетании с преэклампсией, то есть, как вы, может быть, знаете…
— Высоким давлением?
— Прекрасно… хотя мы, клиницисты, предпочитаем называть это артериальной гипертензией. Хорошо, однако, то, что у вас нормальный уровень мочевой кислоты в крови. При преэклампсии уровень мочевой кислоты повышен, следовательно, можно сделать утешительный вывод, что вы преэклампсией не страдаете. Однако давление очень высоко… Если не контролировать его, это может оказаться опасным и для матери, и для ребенка. Поэтому я прописываю вам бета-блокатор, он стабилизирует давление, а также антигистаминный препарат, пиритон, — он снимет зуд. А еще вам следует принимать валиум, по пять миллиграммов три раза в день.
— Я не стану больше пить валиум.
— Почему это?
— Потому что он мне не нравится.
— Есть многое на свете, что нам не нравится, миссис Гудчайлд… а между тем приносит нам пользу.
— Как шпинат?..
Тони нервно кашлянул:
— Гхм… Салли…
— Что?
— Если мистер Хьюз считает, что валиум тебе поможет…
— Поможет? Меня от него просто тошнит.
— Действительно? — спросил мистер Хьюз.
— Не смешно, — ответила я.
— Я не предполагал шутить, миссис Хоббс…
— Я Гудчайлд, — перебила я. — Я не меняла фамилию. Хоббс — он. А я — Гудчайлд.
Тони и врач украдкой переглянулись. О более, почему я так странно себя веду?
— Простите меня, миссис Гудчайлд. И разумеется, я не могу принуждать вас принимать какие-либо препараты против воли. Однако, как клиницист, я могу диагностировать, что вы в настоящий момент переживаете стресс…
— А я, как объект ваших наблюдений, могу диагностировать, что валиум играет неприятные шутки с моей головой. Поэтому, нет… к этим таблеткам я больше не прикоснусь.
— Это ваше право — но прошу понять, по-моему, это неразумно.
— Приняла к сведению, — хладнокровно ответила я.
— Но пиритон-то вы будете принимать?
Я кивнула.
— Ну хоть что-то, — произнес Хьюз. — И продолжим лечить зуд каламиновой мазью.
— Отлично, — согласилась я.
— Ну-с, и, наконец, последнее, — сказал Хьюз. — Вы должны понимать, что высокое давление очень опасно — из-за этого вы и впрямь может лишиться ребенка. Поэтому до конца беременности вы должны избегать любых физических и психологических нагрузок. Это непременное условие.
— То есть вы хотите сказать?.. — начала я.
— Я хочу сказать, что вам не следует ходить на службу, пока…
Я не дала ему договорить:
— Не работать! А как вы себе это представляете? Я журналист — корреспондент. У меня есть обязательства…
— Да, у вас есть обязательства, — перебил меня Хьюз. — Обязательства перед собой и ребенком. И хотя частично мы способны нормализовать ваше состояние химическими препаратами, в первую очередь вам требуется покой. По сути дела, только постельный режим может обеспечить нормальное вынашивание. И именно по этой причине мы подержим вас в стационаре до окончания…
Я не верила собственным ушам.
— До окончания беременности? — спросила я робко.
— Боюсь, что так.
— Но это же еще три недели. Не могу же я вот так бросить работу…
Тони твердо опустил мне руку на плечо, призывая замолчать.
— Увидимся завтра на утреннем обходе, миссис Гудчайлд, — сказал Хьюз. Кивнув Тони, он перешел к следующей пациентке.
— Поверить не могу, — прошептала я.
Тони только пожал плечами.
— Мы с этим справимся. — С этими словами он посмотрел на часы и сообщил, что ему необходимо возвращаться в редакцию.
— Но разве ты не сказал, что уже сдал свои полосы в печать?
— Я такого не говорил. К тому же, пока ты была без сознания, оказалось, что заместитель премьер-министра замешан в скандале с детским порно, а в Сьерра-Леоне вспыхнул вооруженный конфликт между враждующими группировками…
— У тебя во Фритауне есть человек?
— Есть, внештатник. Дженкинс. Неплох для всякой мелочи. Но раз речь о настоящей войне, думаю, придется посылать кого-то из наших.
— Может, сам поедешь?
— Только в мечтах.
— Если хочешь, езжай. Я тебя не задерживаю.
— Я никуда не поеду, поверь.
Он говорил ласково, но твердо. В первый раз он высказал вслух свое желание вырваться на волю. Или, по крайней мере, мне так показалось.
— Ну что ж, все ясно, — сказала я.
— Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
— Нет, если честно, не очень.
— Я заведую внешнеполитическим отделом — а заведующие отделом не срываются с места, чтобы писать материал о какой-то паршивой перестрелке в Сьерра-Леоне. Но им приходится сидеть в отделе, чтобы готовить свои полосы к печати.
— Так иди. Я тебя не задерживаю.
— Ты уже второй раз это говоришь.
Он сложил на прикроватный столик свои гостинцы — газеты и поникшие цветы. Потом еще раз торопливо поцеловал меня в лоб:
— Завтра приду.
— Я надеюсь.
— Я позвоню тебе прямо с утра, а может, даже сумею заскочить к тебе до работы.
Но утром он не позвонил. Когда я позвонила домой в половине девятого, Тони не ответил. Я набрала номер его мобильника, но абонент был недоступен и меня переключили на его голосовую почту. Я оставила короткое сообщение: «Сижу тут, все уже надоело до чертиков, и только думаю — где же ты? И почему не отвечаешь на звонки? Пожалуйста, позвони скорее, мне ведь и впрямь небезразлично, где же мой муж».
Только через два часа зазвонил телефон в палате. Голос Тони звучал нейтрально, как Швейцария:
— Привет. Извини, что до меня нельзя было дозвониться.
— Понимаешь, я позвонила домой в полдевятого, а там никого не было.
— Какой сегодня день?
— Среда.
— А что я делаю каждую среду?
Отвечать было необязательно, потому что он знал, что мне известен ответ: по средам он завтракал с главным редактором. Завтрак в «Савое» всегда начинался в девять. А это означало, что Тони выходил из дому ровно в восемь. Идиотка, идиотка… что ж ты нарываешься на неприятности?
— Прости, — сказала я.
— Ничего страшного. — Его голос звучал холодно, отстраненно. — Как ты себя чувствуешь?
