— Исключить что? — настаивала я.
— Всегда так делается.
Это было слабым утешением. Во время исследования я не сводила глаз с мутной картинки на мониторе и приставала к ассистенту (австралийке, на вид никак не старше двадцати трех лет) с вопросом, не видит ли она каких-либо отклонений.
— Полный порядок, — отвечала она. — У вас все будет отлично.
— А у ребенка?..
— Не нужно себя накручивать, ведь…
Но окончания фразы я не услышала, потому что неожиданно у меня снова начался зуд. Только на сей раз не по всему телу, только на животе и пояснице — как раз там, где был нанесен гель. Зуд усиливался, в считаные секунды он стал невыносимым, и я сказала ассистентке, что мне необходимо почесать живот.
— Никаких проблем. — Она убрала зонд, которым водила по моему животу. Я начала бешено скрести кожу, а она наблюдала за мной, изумленно округлив глаза.
— Потише, а? — неуверенно обратилась она ко мне.
— Не могу. Я просто с ума схожу, так чешется.
— Но вы повредите себе… и малышу.
Я отняла руки. Зуд становился сильнее. Я изо всех сил закусила губу, чуть не до крови. Я крепко зажмурилась, но почувствовала жжение в глазах. И тут я залилась слезами — потому что от моих гримас невыносимо заболели еще и швы на лице.
— Как вы себя чувствуете? — тревожно спросила ассистентка.
— Плохо.
— Обождите минутку, — сказал она, — и, ради бога, не начинайте опять расчесывать живот.
Казалось, ее не было больше часа — хотя, скосив глаза на часы, я убедилась, что прошло только пять минут. Когда она вернулась вместе с сестрой Хоу, я вцепилась обеими руками в края кушетки и сдерживалась, чтобы не закричать.
— Скажите… — начала сестра Хоу.
Когда я объяснила, почему мне хочется разодрать живот в клочья или сделать что угодно, лишь бы прекратить мучения, она внимательно меня осмотрела, потом отдала какие-то распоряжения по телефону. Повернувшись ко мне, она сжала мне руку:
— Сейчас вам помогут.
— Что вы собираетесь делать?
— Дадим вам кое-что, чтобы снять зуд.
— Да ведь все это только мое воображение, все идет от головы, разве нет? — выдавила я дрожащим голосом, чуть не плача.
— Вы считаете, все это у вас в голове? — уточнила сестра Хоу.
— Не знаю.
— Если вы вот так чешетесь, это точно не от головы.
— Вы уверены?
Улыбнувшись, она произнесла:
— Вы не первая беременная, которая мучается от подобного зуда.
Подоспела сестра с лекарствами на тележке. С моего живота вытерли гель. Потом какой-то штукой, похожей на стерильную малярную кисть, намазали вязкой бледно-розовой жидкостью — каламиновой мазью. Зуд сразу утих. Сестра Хоу протянула мне две таблетки и пластиковый стаканчик с водой.
— А это что? — спросила я.
— Легкое успокоительное.
— Я не нуждаюсь в успокоительном.
— Я полагаю, нуждаетесь.
— Не хочу быть сонной, когда приедет муж.
— Оно не вызывает сонливости. Просто успокаивает.
— Но я и так спокойна.
Сестра Хоу ничего не сказала, просто молча вложила мне в руку две таблетки и протянула стакан с водой. Я нег охотно проглотила лекарство, позволила усадить себя в кресло и отвезти в палату.
Тони появился почти в восемь, с газетами под мышкой и устрашающим букетом цветов. К его приходу пилюли возымели эффект — правда, сестра Хоу обещала, что я не усну, но ни слова не сказала о том, что лекарство подавляет любые эмоциональные проявления, что я буду заторможенной, вялой и оглушенной… и при этом смогу заметить, как Тони пытается скрыть свою нервозность.
— Я ужасно выгляжу? — вяло спросила я, когда Тони подошел к кровати.
— Хватить нести чушь. — Он нагнулся и чмокнул меня в макушку.
— Не повезло тебе, гляди теперь на меня. — Я услышала собственное бесцветное хихиканье.
— После того, как ты грохнулась вчера лицом о пол, я ожидал, что будет намного хуже.
— Это утешает. Почему ты мне сегодня не позвонил?
— Потому что мне сказали, что до трех часов ты была в отключке.
— А после трех?
— Летучки, сдача материала, все такое. Это называется работой.
— Прямо как у меня. Я сейчас работаю — знаешь, на кого? На тебя.
Тони глубоко вздохнул с таким видом, будто все ему наскучило, — способ показать мне, что ему не нравится, в каком направлении пошел разговор. Но несмотря на мою вызванную лекарством заторможенность, я продолжала злиться. Именно в этот момент я вдруг почувствовала, что меня разрывает от обиды и гнева на всех и вся — и особенно, особенно на этого скрытного, закомплексованного типа, притулившегося на краешке моей кровати. Это он, именно он виноват во всем этом кошмаре — ведь это же из-за него я беременна. Этот эгоистичный урод. Это дерьмецо. Этот…
А мне казалось, что эти таблетки должны успокаивать…
— Спросил бы хоть, все ли в порядке с ребенком, — проговорила я образцовым медикаментозно-ровным голосом.
Тони снова шумно втянул воздух. Никаких сомнений, он считает минуты в надежде скорее улизнуть из этого места и радуется, что избавился от меня на эту ночь. А потом, если повезет, я, может быть, еще раз упаду вниз физиономией и освобожу его еще на пару деньков.
— Ты же знаешь, как я за тебя волнуюсь, — сказал он.
— Конечно, знаю, Тони. Ты прямо-таки излучаешь тревогу.
— Видимо, это называется «посттравматический шок»?
— Ага, конечно. Валяй запиши меня в полоумные и проклинай тот день, когда со мной познакомился.
— Да что, черт побери, они с тобой сделали?
Голос за спиной Тони произнес:
— Ей дали валиум, раз уж вы спросили. И насколько я вижу, препарат не возымел желаемого эффекта.
Возле кровати стоял мистер Десмонд Хьюз собственной персоной, с моей картой в руках, в бифокальных очках на самом кончике носа. Я спросила:
— Доктор, с ребенком все нормально?
— И вам доброго вечера, миссис Гудчайлд. О да, все прекрасно.
Он повернулся к Тони:
— Вы, должно быть, мистер Гудчайлд?
— Тони Хоббс.
— Да, верно, — пробормотал Хьюз, едва кивнув. Затем обратился ко мне с вопросом: — Ну-с, как мы себя чувствуем? Трудные были двадцать четыре часа, полагаю?
— Скажите про ребенка, доктор.
— Насколько я могу судить на основании ультразвукового сканирования, все обошлось, ребенок не пострадал. Вы же, думаю, страдаете от проявлений холестаза.
