— Руди должен будет послать письмо с просьбой об отставке из Мексики.
— Не уверена, что мне хочется во всем этом участвовать, — сказала она.
— Тогда не участвуй. Сдай меня.
Ее не было четыре дня. Когда она приехала в субботу, она несла старую портативную машинку «Оливетти» Руди. И еще стопку журналов.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
— Каждое утро просыпаюсь, и меня рвет. Совсем как с Чарли…
Она протянула мне журналы.
— Ты удостоился большой статьи в «Тайм», — сказала она. — «Вэраети» опубликовал статью о том, что киношники проявляют интерес к твоей истории. И в город явился мужик из «Ньюйоркера», кажется, его зовут Грей Годфри, так он берет у всех интервью.
— Ты будешь с ним разговаривать?
— Нет, но я знаю, что он будет надоедать мне, пока я не сдамся. Поэтому я исчезну на время.
— Куда ты подашься?
— В Лос-Анджелес. У меня там старые друзья. Меня не будет примерно неделю… дней десять. У тебя тут всего хватит, чтобы это время продержаться?
— Все будет в порядке.
— То есть если ты все еще будешь здесь, когда я вернусь…
— Я буду здесь, — сказал я.
— Посмотрим, — заметила она.
Утром перед отъездом в Лос-Анджелес она сказала:
— Не знаю, как ты можешь со всем этим жить.
— Так же, как ты живешь со своим горем, — ответил я. — Ты просто живешь. Я не хотел убивать Гари.
— Но ты убил.
— Это был… один момент. Один ужасный момент.
— Этому нет оправдания.
— Я знаю. И не ищу. И мне надо было пойти в полицию. Но я запаниковал.
— Ты решил, что сможешь выкрутиться. И выкрутился.
— И встретил тебя.
Она нахмурилась.
— Подумаешь, — сказала она.
Прежде чем она уехала, я напечатал письмо на машинке Руди — путаное письмо, адресованное Стю Симмонсу, в котором Руди просит уволить его из «Монтанан», поскольку он решил поселиться в городе Энсенада и не видит резона возвращаться туда, где зима восемь месяцев в году, и работать в газете, где плевок на пол считается уголовным преступлением. Я прочитал достаточно колонок Руди, чтобы сымитировать его грубоватый стиль. Анна внимательно прочитала письмо и решила, что Стюарт на него купится. Она также согласилась поехать на день в Тихуану, чтобы его отправить.
Ее не было одиннадцать дней. Когда она снова появилась на пороге хибары, она выглядела отдохнувшей.
— Я только что подала заявление об уходе из газеты, — сообщила она. — И попросила Мэг сдать мой дом.
Меня это огорошило.
— Почему?
— Потому что мои друзья в Лос-Анджелесе познакомили меня со своими друзьями, которые представили меня мужчине по имени Джоуэл Шмидт. Он руководит одним из самых больших фотоагентств в стране. И он предложил мне работу своего заместителя. Семьдесят пять тысяч в год. Я согласилась.
— Вот как.
— Похоже, ты удивился.
— Мне казалось, тебе здесь нравится.
— Мой ребенок здесь умер. Ты здесь умер. Я бы воздержалась от слова «нравится», описывая мои отношения с Монтаной.
— Думаешь, ты сможешь жить в Лос-Анджелесе?
— Да, смогу. А ты?
— Ты хочешь, чтобы я поехал с тобой?
— Я все еще не совсем уверена. Но… — она коснулась своего живота, — за этим ребенком нужно будет кому-то присматривать, пока я буду на работе. Так что…
— Это предложение?
— Да, — твердо сказала она, — это предложение.
Я его принял.
— Теперь нам нужно найти для тебя новое имя, — сказала она.
Я объяснил ей, что нужно сделать. Покопавшись неделю в некрологах «Монтанан» за шестидесятые годы, она нашла один, сообщавший о смерти трехлетнего мальчика по имени Эндрю Тарбелл, который утонул, когда его семья ездила отдыхать в Мексику. Покопавшись еще, она выяснила, что в те давние годы свидетельства о смерти жителей Монтаны, которые умерли за рубежом, никогда не хранились я Центральном архиве Монтаны. Затем она связалась с пересылочным почтовым пунктом в Беркли и сказала, что звонит от имени Эндрю Тарбелла, который хочет воспользоваться их услугами. Она также предупредила, что ни на каких почтовых отправлениях, которые они будут пересылать, не должно стоять его имени, только номер почтового ящика, который она недавно арендовала в Маунтин-Фолс.
Затем я составил письмо в Государственный архив от имени Эндрю Тарбелла, указав в нем мою дату и место рождения и запросив дубликат свидетельства о рождении. Это письмо мы тоже отправили этим пересылочным ребятам в Беркли, которые в свою очередь переправили его в Монтану. В свое время официальный запрос прибыл в Беркли и был отправлен на адрес почтового ящика Анны. В этом запросе требовалось указать дату рождения Эндрю Тарбелла и имена его родителей. Тут проблемы не было, так как эти данные содержались в некрологе газеты. Требовалась также фотоидентификация. Сначала это показалось непреодолимой трудностью, пока я не предложил Анне позвонить в пересылочный пункт в Беркли. «Конечно, мы можем сделать поддельную идентификацию, — сказал ей парень на почте, — только придется заплатить». Анна взяла в редакции поляроид и купила специальную пленку, которая используется для фотографий на паспорт. Как-то вечером она заехала, сфотографировала меня и отправила снимок в Беркли, а также перевела им телеграфом три сотни долларов, которые они потребовали (фальшивое удостоверение нынче стоит недешево). Через неделю в почтовом ящике Анны оказалось ламинированное удостоверение личности — вполне официально выглядевший документ, поступивший из колледжа Стокмана. Там под моей физией стояло: Эндрю Тарбелл, профессор.
На карточке также имелась дата рождения Тарбелла. Анна сделала фотокопию карточки и отправила вместе с заполненным запросом через Калифорнию назад, в Государственный архив. Примерно через десять дней у меня в руках оказался дубликат свидетельства о рождении тридцатидевятилетнего белого мужчины по имени Эндрю Тарбелл.
Пока я дожидался моих документов, Анна несколько раз летала в Лос-Анджелес. Она решила, что, поскольку мне нужно делать вид, что меня не существует, нам предпочтительнее жить не в модных и приятных районах вроде Западного Голливуда или Санта-Моники, где я вполне могу нарваться на бывшего приятеля с Уолл-стрит. Поэтому она сняла дом в Долине. Вернее, в Ван-Нуис.
— Должна тебя предупредить, — сказала она во время одного из своих нечастых визитов в хижину, — Ван-Нуис — настоящая пригородная пустошь. И дом типа ранчо, на три спальни. Но ты привыкнешь.
Покончив со своей жизнью в Маунтин-Фолс и сдав дом со всей обстановкой, она однажды вечером приехала в хижину и возвестила:
