— Верно. Монтана меня освободила.
— От чего?
— От профессиональной неудачи. Сомнения в себе.
— От чего-то еще?
Я тщательно подбирал слова.
— У всех свои скелеты в шкафу, Анна.
— Знаю. Вот только ты все еще очень осторожно знакомишь меня со своей историей.
— Так ведь прошло всего десять дней…
— Верно.
— …и ты тоже мне не обо всем рассказываешь.
Она посмотрела мне прямо в лицо:
— Ты хочешь знать, почему распался мой брак?
— Да, хочу.
Она некоторое время молчала.
— Ты видел фотографию на каминной доске внизу, где я с ребенком?
Я кивнул.
— С моим сыном, — сказала она, — Чарли.
Она помолчала.
— Он умер.
Я закрыл глаза. Ее голос оставался очень спокойным, сдержанным.
— Это случилось где-то через месяц после того, как была сделана эта фотография, — сказала она. — Ему тогда было четыре с половиной месяца. Он все еще спал в одной с нами комнате. И все еще просыпался по два-три раза за ночь. Только в ту ночь он ни разу не пошевелился. Мы с Греггом так чертовски устали за недели сна урывками, что заснули и проснулись только в семь утра. Я встала первой. И когда из люльки не донеслось ни звука, я поняла, что случилось что-то ужасное…
Она замолчала и отвернулась.
— Синдром внезапной детской смерти. Они это так назвали. Врачи «скорой помощи», доктор, который делал., они твердили нам, что у этого синдрома нет ни причины, ни признаков…. Он просто «случается». Это всего лишь «один из таких случаев»… «Вы не должны себя винить». Но, разумеется, мы винили себя. Если бы мы проверили его посреди ночи. Если бы мы не были такими усталыми, если бы нам не хотелось проспать ночь, не просыпаясь… Если бы…
Я снова закрыл глаза — я не мог смотреть на нее. В темной комнате своего мозга я четко увидел Адама и Джоша.
— Брак должен быть очень прочным, чтобы можно было пережить смерть ребенка, — сказала она. — Наш таким не был. Через восемь месяцев я перебралась в Маунтин-Фолс. Никогда больше не бывала в Бозмане. Никогда не встречалась с Греггом. Не могла. Это невозможно пережить. Нужно научиться жить с этим. Прятать это от людей. Скрывать от чужих взглядов в своей собственной комнате, месте, о котором только ты знаешь и которое постоянно посещаешь. И как бы ты ни старалась, избавиться от этой комнаты ты не сможешь. Она с тобой навсегда.
Она взглянула на меня.
— Ты плачешь, — заметила она.
Я ничего не сказал, только вытер глаза рукавом рубашки.
— Я бы выпила виски. Мне кажется, и тебе не помешает.
Я спустился вниз, в кухню, нашел бутылку «J&B», два стакана и вернулся в спальню. Когда я сел на кровать, Анна положила голову мне на плечо и зарыдала. Я крепко обнимал ее, пока она не затихла.
— Никогда больше меня об этом не спрашивай, — попросила она.
В ту же ночь, позднее, я неожиданно проснулся. Электронные часы рядом с кроватью показывали 3.07. В спальне темно. Анна крепко спала, свернувшись калачиком. Я уставился в потолок. И снова увидел Адама и Джоша. Моих потерянных сыновей. Анна была права: горе — это твоя собственная темная комната. Только я свое горе навлек на себя сам. Убив Гари, я убил свою жизнь, жизнь, которой не хотел. До того момента, как она умерла.
Теперь все было ложью, притворством. Мое имя, мои документы, моя придуманная биография. Если у меня есть будущее с Анной, оно будет построено на этом притворстве, потому что ничего другого я ей предложить не смогу. Мне следовало послушаться своего инстинкта и не ввязываться в отношения. Но теперь — пусть прошло всего лишь десять дней — я не хотел ее отпускать.
На следующий день, в субботу, Анна разбудила меня, размахивая перед моим носом экземпляром «Монтанан».
— Вставай-просыпайся, ленивый народ, — сказала она. — Ты в печати.
Я мгновенно проснулся. И там, на второй полосе, в разделе, посвященном уик-энду, была моя фотография пары с ребенком у бензоколонки. Она занимала почти четверть полосы. Никакого редакторского комментария под снимком, объясняющим, кто это такие. Анна сделала все просто. Аккуратный заголовок ЛИЦА МОНТАНЫ ГАРИ САММЕРСА, и ничего больше.
— Доволен? — спросила она.
— Потрясен.
— Почему? — вдруг забеспокоилась она.
— Потому что это первый мой снимок, попавший в печать.
— Все еще не могу в это поверить.
— Ты прекрасно все расположила, и воспроизведение замечательное. Четкость идеальная. Спасибо.
Она поцеловала меня.
— Рада стараться, дорогуша, — сказала она. — Ты извини меня за эту ночь.
— Не смей извиняться, — сказал я. — Никогда.
— Есть планы на сегодня?
— Я в твоем распоряжении.
— Мне нравится, как это звучит. Не хочешь проехаться за город с ночевкой?
— С удовольствием.
Мы взяли мою машину и сначала заехали ко мне домой, чтобы я мог захватить смену одежды и камеру.
— Ничего себе местечко, — заметила Анна, разглядывая мой суровый интерьер. — Мы можем пользоваться этой квартирой в качестве временного пристанища. Ты когда-нибудь сталкивался с Мэг Гринвуд?
— С той поры как она показала мне эту квартиру, нет, — сказал я, решив не упоминать, что каждый месяц просовывал конверт с арендной платой под дверь ее офиса ночью, чтобы избежать столкновения.
— Я должна тебя кое о чем спросить, — сказала Анна, — и ты должен дать мне прямой ответ.
— Да? — нерешительно спросил я.
— Когда я сказала Мэг, что встречалась с тобой, она заметила: «Ой, он уже занят. Сказал, что у него подружка в Нью-Йорке». Это так?
— Никоим образом, — ответил я.
— Тогда зачем ты сообщил ей, что…
— Потому что я не мог придумать другого способа дать ей понять, что не хочу, чтобы она стала матерью моих детей.
— Негодяй, — сказала она, подавляя смешок. — Хотя верно, она немного переигрывает, когда на горизонте появляется свободный мужчина. Значит, в самом деле никого нет?
— Можешь мне поверить, — сказал я.
— Я верю, — ответила она, беря меня за руку. — Верю.
Мы сели в машину, и Анна велела мне ехать по дороге 200 на восток. На удивление, последние две недели снега не было. Температура стабильно держалась выше нуля впервые с декабря, поэтому снег в некоторых местах уже исчез. И сегодня пейзаж выглядел оттаявшим — земля коричневая, деревья все еще голые.
— Надо же, и здесь зима когда-то кончается, — заметил я.
